Приказ: «В бою говорить по-корейски»

Неизвестная война. Она началась сорок лет назад, вспыхнув из-за вооруженных конфликтов между Северной и Южной Кореей на 38-й параллели.


Приказ: «В бою говорить по-корейски»

На фото: Корея, июнь 1951 г. Летчики А.Сморчков и В.Оськин.

Длилась эта война три года. Начиналась она как гражданская — между различными силами одной страны. Но США обвинили КНДР в агрессии против Юга и вмешались в конфликт. По приказу президента Трумэна на полуостров были посланы сухопутные войска, американские ВВС начали бомбардировку Северной Кореи. В условиях интервенции наша страна помогала Корейской народной армии и китайским добровольцам, пришедшим соседям на помощь, вооружением, боеприпасами, горючим, медикаментами и продовольствием. Война давно закончилась, но завеса секретности долгие годы не позволяла сказать о большем.

Полковнику в отставке Александру Павловичу Сморчкову в 1950-м исполнился 31 год. Ои командовал авиационным полком в составе дивизии, прикрывавшей с воздуха важные объекты КНДР и Северо-Восточного Китая. С той войны Александр Павлович вернулся Героем Советского Союза. Сегодня он вспоминает.

Стоял июнь 1950 года. В тот день командир нашего истребительного авиационного полка был срочно вызван в штаб дивизии, а я, как его заместитель, руководил полетами. Отрабатывали стрельбу по воздушным целям на только что освоенном реактивном истребителе «МИГ-15». В один из дней пришел приказ: полеты прекратить.

После дней томительного ожидания нас все-таки на аэродром пригласили. Отвели в сторонку и построили только летчиков. Без замполита, начштаба и даже без особиста. Перед нами стоял командующий войсками Московского района ПВО генерал-полковник К. Москаленко. Он сказал нам приблизительно следующее. Полк хорошо подготовлен к полетам на современной технике, в войну многие летчики себя хорошо проявили, имеют боевой опыт. Но вот как получается: в мире неспокойно, на Дальнем Востоке вспыхнул новый очаг войны...

И вот в вебе над городом закружил, закачал крыльями «ПО-2». Таким оригинальным сигналом нам, разбросанным пэ всему городу, объявляли тревогу.

Вечером мы собрались с нехитрым своим скарбом у парома в порту. Погрузились на машины, перебрались через Волгу, и колонна взяла курс на Ярославль. Поздней ночью нас доставили прямо на Московский вокзал.

В «литерном» ехали летчики вновь сформированной дивизии. Секретность «литерного» соблюдалась строго. На остановках не видели ни одного гражданского. Станции, на которых разрешалось размяться, были пустыми. Номер поезда после каждой остановки менялся.

Наш эшелон прибыл на Дальний Восток. Состав затолкали прямо к аэродрому, на котором предстояло базироваться нашей дивизии. Начали было обживать новое место, но помешали тропические ливни. В жизни такого не видел. Жуть! Водяные потоки скручивали винтом рельсы. Затопило вокруг буквально все. По аэродрому утки плавают, стожки сена на воде покачиваются.

Нас, летчиков, разместили в казарме. Так вот, в столовую мы интересным способом добирались. К окну задним бортом подчаливал «студебеккер», мы запрыгивали в кузов, машина, урча и поднимая волну за собой, везла нас в столовую, а затем — обратно к подоконнику казармы.

Мы были первыми реактивными ласточками на Дальнем Востоке, так что не скучали. В конце февраля 1951 года как снег на голову — приказ: прекратить полеты, самолеты разобрать и погрузить в ящики. Вот тогда и поняли: на войну едем.

Через несколько дней мы уже заступили на боевое дежурство под Мукденом.

А в конце марта мой 18-й гвардейский полк перебазировался на аэродром Аньдун.

Первый наш боевой вылет был полком. По команде с КП (командный пункт) три восьмерки поднялись в воздух. Летели в гробовом молчании — все работали на прием. Только ведущий группы мог коротко отвечать — «понял». Карманы пусты: ни документов, ни писем. На бортах корейские опознавательные знаки, сами — в китайской форме.

Эта строжайшая секретность иной раз и смешила, и изводила. Летчики не могли понять, почему скрывается, что мы советские. Ответ: «Так надо» звучал как «молчать и не рассуждать». Но ведь до абсурда доходило. По-корейски или по-китайски мы были ни бум-бум, а в бою предписывалось выходить на связь на корейском языке. К правому колену перед вылетом мы крепили специальные планшетки со словарем — корейские слова в транскрипции. Вот и представьте, как в бою на реактивных скоростях нужно умудриться скосить глаз на колено, быстро отыскать нужное слово или фразу... Матерились. Летчики не вытерпели, и эту нелепицу все-таки отменили. В Москве не стали спорить, дали добро. Так что великий и могучий и здесь победил.

Сложное чувство испытывали к американцам. Совсем недавно обнимались с ними на Эльбе. Союзники! А тут — враги. Но ненависти не испытывали. Азарт был — кто кого. Но потом пришла и злость. Она подкрадывалась медленно, каждый ее шаг — это погибший боевой товарищ. И стыла душа, истосковавшаяся по родной земле.

Американцы осуществляли массированные налеты на Северную Корею, как правило, два раза в день. Их особенно интересовали два объекта — мост через реку Ялунцзян между Китаем и Кореей и электростанция севернее Аньдуна, питавшая Маньчжурию и Северную Корею. Штурмовики и бомбардировщики противника стремились закидать бомбами, а позже сжечь напалмом эти два основных объекта, за которые мы и дрались. Так и не позволили американцам их разрушить. Но чего это стоило!

Первая победа в нашем полку досталась летчику Акатову. «Горбатого», так мы называли «Сейбр», он сбил наповал. Хороший был летчик. Погиб потом...

Погиб и капитан Муравьев. Чуть-чуть недотянул. Был подбит в бою, возвращался на аэродром. А аэродром наш, на котором базировались три полка, имел одну неприятную особенность — располагался прямо на рисовом поле. Взлетно-посадочная и рулежная полосы соединялись перемычками, а кругом — вода. Самолеты и спецмашины могли двигаться только в колонне. «МИГи» взлетали независимо от ветра только в одном направлении. А уж когда шли на посадку после боя... Очень сложно было усадить их всех безопасно. Для меня, например, легче было три боевых вылета сделать, нежели нервничать на земле до тех пор, пока все не сядут. Ведь возвращались с ограниченным запасом топлива. Один передает: «У меня уже ноль», а другой его перебивает: «Не ори, у меня уже давно ноль».

Среди потерь имелись и без вести пропавшие. Ведущего пары Валентина Филимонова сбили два «Сейбра». Месяц искали. Самолет нашли, а самого... Что с ним стало, и по сей день загадка.

Туго приходилось на первых порах и вот еще почему. «МИГ-16» — отличная машина. Самолет этот по многим параметрам превосходил американские истребители. Но с первых боев выявился на нем один недостаток. При резком увеличении оборотов сектором газа двигатель останавливался. В запале рванешь газ, а двигатель глохнет. Каково? Кругом американцы, а самолет планирует. Прикрывали. Ведомый отсекал или четверкой помогали. Помню, так мы с Володей Воистинных Петра Чуркина до аэродрома вели.

Основное число наших вылетов выпадало на отражение массированных налетов штурмовиков «Р-80» («Шутииг-стар») и «Р-84» («Тандерд-жет»), прикрытых истребителями. Ходили они большими группами. И надо- отдать должное большинству американских летчиков — мастерства им было не занимать. И все же по сравнению с гитлеровскими асами американцы оказались не те драчуны.

Со слов сбитых пленных летчиков — корейцы давали нам такую информацию — мы знали, что для многих американцев «та война была лишь бизнесом. Они заключали контракт на сто боевых вылетов и понятное дело, были прежде всего заинтересованы в том, чтобы заработать и вернуться домой живыми, (Хотя и никто из нас не искал там смерти).

Кстати, в группах истребителей непосредственного прикрытия попадались нам иногда английские «Глостер метеоры», на которых летали австралийцы. Это была крупная мишень. В одном из боев моя гвардейцы завалили их пять штук. Шестого отпустили, чтобы вернулся и рассказал своим. Дабы неповадно было. И еще один из летчиков катапультировался. Потом оказался сыном крупного австралийского фабриканта. На допросе его спросили; «Вам что, плохо жилось в Австралии?» А он: «Папа денег не давал, вот я и решил подзаработать». Подзаработал...

Несколько раз американцы пытались взять реванш, используя свои «летающие крепости» (бомбардировщики «В-29»).

...В тот день была сильная облачность. А мы только привыкали к полетам ночью в сложных метеоусловиях. Так что о хорошей подготовке говорить не приходилось. Ну что делать? Набрали высоту, вышли за облака. Посмотрел — все на месте, справились. С КП наводят, но не говорят, что ждет впереди. Просто — «группа самолетов противника». И тут команда: идти на снижение. Пробиваем облака под большим углом, почти пикируем. А у меня, как у командира, сердце болит: не посталкивались бы мои в облаках, ведь потери будут ничем не оправданы. Идем в кромешной темноте, ориентируемся по горизонту. И только вырвались из облаков, не успел я осмотреться, все ли на месте, а передо мной несколько «В-29», и вокруг них рой истребителей.

Американцы летели на север, но их, видимо, успели предупредить о встрече с нами, н они удирали. Бомбардировщики шли на форсаже, коптили, но, как они ни старались, скорость у них в половину нашей. Нагнали быстро. Довернул я вправо и прорываюсь к одному нз двенадцати «В-29». Мне навстречу палят два кормовых пулемета. У «сверхкрепостей» было много оборонительного огня. Я ответил короткой очередью по стрелку, довернул чуть в сторону и пошел на сближение.

Терпения у меня все-таки не хватило. Надо было подойти ближе, а я начал огонь примерно с 800 метров. Недолет. Пришлось приподнять нос «МИГа» немножко, и пошли снаряды точно. Полетели капоты двигателя «В-29», он сразу облизался огнем, и тут переломилось крыло. Все это длилось секунды. Я подошел совсем близко к бомбардировщику, хотя боялся, что он распорет меня своим высоким килем. Но «крепость» сильно развернуло, из нее посыпался экипаж...

Пушки мои отдали «бомберу» почти весь боекомплект, оставалось еще снарядов пять. Бой вовсю идет, и «Сейбры» тут подскочили. А меня с КП запрашивают: «Что ты там делаешь?» Отвечаю: «Дерусь, все деремся». Но любопытные там, на КП, попались. «А какой результат?» — спрашивают, Чертыхнулся даже про себя. Зло взяло. Как тут считать, когда носишься колбасой?!

Мой полк сбил в тот день пять «В-29» и четыре истребителя. Но американцы не успокоились и на другой, и на третий день. На следующий день группа «летающих крепостей» шла восточнее. Мы нагнали их уже у береговой кромки Тихого океана. С ходу пошли в атаку. Мне достался один из «В-29». На третий день — снова летят. В этом бою я записал в свой актив еще одну «крепость» и истребитель, но один из стрелков бомбардировщика все-таки достал меня, ранил в ногу.

Какая бы война ни шла, люди на ней не только воюют. Так и мы, намотавшись за дань, возвращались вечером в городок, когда американцы прекращали налеты. Ужинали. В столовой нас обслуживали китайские военнослужащие. Кормили сытно, но все равно эта пища не покрывала затраченной энергии. Полагалось на ужин 50 граммов коньяка и бутылка пива. Видимо, для того, чтобы стресс снять. Но от коньяка большинство летчиков отказывалось. Ведь в три утра нужно было уже вставать.

Первый завтрак был в городке, но основной — на аэродроме. Часто получалось так, что до второго завтрака уже успевали сделать боевой вылет. Обедали тоже яа аэродроме. В один из дней, помню, три раза садились за стол, но так толком и не поели.

Вечером, после ужина, иногда показывали привезенные из Союза фильмы. На двух штангах вывешивалась простыня, народу набивалось уйма. Ведь всем хотелось хоть как-то расслабиться. Письма? Их писали на аэродроме между вылетами. Редко, но выступали перед нами китайцы с концертами. Аплодируем, вызываем на бис. Но у них было строго заведено: свисток «худрука» — и шел следующий номер. Выл у них на сцене такой «регулировщик»-распорядитель.

Мы воевали. И, понятное дело, летчики хотели знать за что. Тем более когда у нас начались потери, и погибших хоронили в Порт-Артуре. Так вот, на вопрос «За что?» политработнике отвечали однозначно и без реверансов: защищаем интересы Советского Союза на дальних подступах.

...Последний боевой вылет. Кажется, между ним и первым время было спрессовано до предела. Чувствовалось, что летчики, хоть я хорохорились, устали безмерно. Год войны давал о себе знать. И вот в конце февраля 1952 года, когда уже вводили в строй прибывших на смену, — меня вызвал командир дивизии Кумадичкин и говорит: «Поведешь своих в последний бой. Только летчикам ни слова, ни намека. Нужно дать хороший бой, без потерь».

Дрались мы в тот последний раз с нашими старыми «приятелями» — штурмовиками и «Сейбрами». Сбили семь самолетов, один из которых мне достался. А сами, как и требовалось, — ни одной потери, - ни одной пробоины. Вернулись на аэродром. Доложил комдиву: так, мол, и так, приказ выполнили. Он поздравил всех летчиков с победой и с тем, что выжили.

Но были и те, кто в этих поздравлениях уже не нуждался. Они остались лежать в Порт-Артуре и жить в нашей памяти. Ведь говорить в нашей стране, за что и где они погибли, было строжайше запрещено. Больно было и горько. А какие слова утешения мог я подыскать, объезжая семьи погибших?

...Мы вернулись. И долгое время молчали об этой войне, и вспоминали погибших и без вести пропавших боевых друзей лишь в своем узком кругу, Молчать — ие значит забыть. Мы носили эту тайну в себе почти сорок лет. Но нам нечего стыдиться.

Записал В. ЗЕЛЕНЦОВ.

«Комсомольская правда», 09.06.1990


Statistics: 105




Все публикации


Истина одного человека

Это интервью Андрей Дмитриевич Сахаров прочитал и подписал 9 декабря 1989 года.