Тогда судили за стихи
Имя Ирины Ратушинской известно многим, но, к сожалению, не на Родине.
Мы иного узнали за последнее время и, хочется думать, многое поняли. Возвращаются к нам имена (к сожалению, пока только они, а не сами люди), которых совсем недавно клеймили как диссидентов, отщепенцев, антисоветчиков. Среди них и Ирина Ратушинская. Об этой молодой женщине знает весь мир. Мы же не знаем почти ничего. Поэтому и решили связаться с Лондоном, где сегодня Ирина живет вместе с мужем Игорем Геращенко.
— Ирина, вы и особенно ваше творчество известны только определенной, к тому же не очень большой части советских людей; для большинства же вы — незнакомка...
— Все, что могу сказать о себе как о личности, содержится в моих стихах.
— Пока ваших стихотворений у нас не густо...
— Я начала сочинять стихи, когда еще не умела писать. Мне тогда было лет пять от роду, но я уже была популярной во дворе в моей родной Одессе, потому что мгновенно придумывала считалки и дразнилки. Это был мой этап номер раз: я удивлялась, почему это взрослые поэты утруждают себя записями всего, что они сочинили — ведь писать, казалось мне тогда (сам процесс), так тяжело, а просто сочинять — легко.
Второй этап начинается лет с 19-20. Я была очень застенчивой и никому не показывала то, что писала, в том числе и в семье.
Но поэт не может держать все в себе, и для друзей-студентов в университете мое творчество перестало быть тайной, у меня был принцип: никому стихов не предлагать. Но, если кто-то просил почитать — никогда не отказывала, да и не требовала, чтобы мне их возвращали. Друзья их собирали, «сортировали», сочиняли песни. Благодаря этому я получила свой первый литературный приз на Ташкентском фестивале туристической песни.
Результатом третьего поэтического этапа стал арест. Мои произведения были названы «клеветническими документами в стихотворной форме». Меня судили за пять стихотворений, о них говорится в приговоре. Это был главный пункт обвинения. Рассматривались и другие мои «преступления» — правозащитные письма, протест против преследований Андрея Сахарова, но это уже так, второстепенно. После приговора меня уговаривали написать просьбу о помиловании. Я должна была отказаться от своих произведений, и тогда мне бы, вероятно, «скосили» срок.
...Связаться с Лондоном оказалось значительно проще, чем договориться нам, киевлянам, с Киевским городским судом, где в марте 1983 года проходил процесс, об ознакомлении с делом Ирины Ратушинской (№1—0/83). В одном случае на запрос был устный ответ, что данного дела в архивах суда нет, затем (тоже устно), что дело не пересмотрено, следовательно, ознакомлению не подлежит. Поскольку в суде нам не предоставили никаких документов, мы вынуждены пользоваться лишь фотокопией приговора по делу Ирины Ратушннской, находящейся у ее родственников.
Из приговора: «...в октябре 1977 года Ратушинская, проживающая в г. Одессе, с целью подрыва и ослабления Советской власти изготовила в стихотворной форме документ, начинающийся словами: «Ненавистная моя родина!..», в котором возводит клевету на советский государственный и общественный строй, в частности, она утверждает, что наша страна является якобы «убогой», «плодящей верноподданных холопов» и что в ней будто бы существует террор против инакомыслящих».
«...13 февраля 1980 года... Ратушинская изготовила документ под названием «Обращение к Советскому правительству» (в котором — Авт.) ...заявляет, что в Советском Союзе якобы имеет место нарушение прав человека, при этом восхваляет противоправную деятельность отщепенца Сахарова».
В августе 1981 года Ирину в официальном порядке предупредили об аресте в случае продолжения правозащитной деятельности. 17 сентября 1982 года И. Ратушинская была арестована. За ее освобождение выступали Р. Рейган, М. Тэтчер, Ф. Миттеран, ПЕН-клуб, различные общественные организации на Западе.
— Поэзия стала главным средством вашей борьбы, она же стала и главным обвинением против вас. В удушливых условиях тогдашней действительности вы не могли не понимать, к чему приведет избранный вами путь?
— Я не считаю поэзию средством политической борьбы. Она была для меня средством самовыражения, единственной ниточкой, связывающей с чистым воздухом свободы, единственным счастьем... Как говорил Мандельштам, «счастьем детей, играющих с отцом». Поэзия для меня — это что-то вроде диалога с Богом.
Конечно, я знала, что меня ждет... Всем известно, каково у нас отношение к неугодной поэзии. Но, несмотря на все преследования, издевательства, «неугодные» продолжали творить во все времена; и, несмотря на все ухищрения и замалчивания, люди знали Ахматову и Цветаеву, Гумилева и Мандельштама...
Из приговора: «...изготовила на принадлежащей ей пишущей машинке «Оптима-Электрик» не менее 10 экземпляров документа в стихотворной форме под названием «Письмо в 21 год» (памяти Николая Гумилева — Авт.). В этом так называемом стихотворении клеветнически называет нашу страну «жестокой», где будто бы «гибнет поэзия», а поэты подвергаются преследованиям».
Иосиф Бродский (из предисловия к сборнику стихотворений И. Ратушинской): «Политическое судопроизводство преступно само по себе. Осуждение же поэта есть преступление не просто уголовное, но прежде всего антропологическое. Это преступление против языка, против того, чем человек отличается от животного».
— Даниэль, Бродский, Аксенов, Солженицын, Сахаров... вы — одно из звеньев цепи преследования за инакомыслие. Как вы сегодня относитесь к нашему обществу, в котором судили за мысли, где остракизму поддавалось искусство, не укладывающееся в рамки официальной идеологии?
— Я никогда не считала наше общество этаким единым конгломератом, который только то и делает, что «единодушно поддерживает». Мне всегда представлялось, что есть народ, который я люблю, уважаю и за который болею душой, и есть тоталитарная система, обратившая мой народ в рабство. Считаю, что любая однопартийная система автоматически является тоталитарной, подавляющей все, что ей не подходит. На всех уровнях системы есть люди честные и бесчестные, порядочные и негодяи, принципиальные и приспособленцы, словом, любое общество — это слоеный пирог. Я уважаю и люблю первых, презираю и борюсь против других.
— Каким вам запомнился суд и как вы его оцениваете?
— Я его помню. Суд проходил с большими нарушениями законности. Меня лишили права защищаться самой, возможности выбрать адвоката, в котором я была бы уверена, что он будет меня защищать, а не «исполнять роль» защитника. На это мое заявление председательствующий Г. И. Зубен ответил, что суд не может предоставить мне Право защищаться самой, так как у меня нет юридического образования, и не может дать отвод адвокату, ибо я должна получить полноценную защиту. В конце концов все проходило именно так, как и должно было проходить: адвокат Л. П. Корытченко за весь процесс практически не сказала ни слова.
На суд не были приглашены люди и свидетели, которые, как я считаю, могли бы дать показания в мою пользу. В зал заседания, это в традиции «открытых» процессов подобного рода, не пустили никого из тех, кто меня знал хорошо, даже родственников, были только свидетели обвинения и «приглашенные». Когда я окончательно убедилась, каким будет этот суд, я заявила, что признаю его незаконным и что я в нем не участвую.
Василий Аксенов (из предисловия к сборнику стихов И. Ратушинской «Я доживу», 1986, Нью-Йорк): «Молясь за эту чистую душу и неповторимый талант, я не только желаю Ирине обрести волю, я желаю моей родине избежать избежать очередного позора».
9 октября И. Ратушинская досрочно была освобождена из заключения. «Вот меня везут на черной «Волге». Сказали, что домой. Сказали, что насовсем — освобождают вчистую. Даже вернули паспорт без отметки о судимости». Так начинается книга «Серый — цвет одежды», в которой Ирина рассказывает о лагере ЖХ-385/3-4 для особо опасных государственных преступников в Мордовии. Эта книга переведена на все европейские и японский языки, заняла первое место в списке бестселлеров в Швеции, третье — в Англии. Британский книжный клуб включил ее в число 30 книг, которые ежегодно вручаются королеве. В США она признана лучшей религиозной книгой года.
— Как бы тяжело ни складывалась жизнь человека, в ней не может быть только черный цвет. Трудно в двух словах объяснить тем, кто не читал вашей книги, почему для вас именно серый цвет стал светом надежды: надо почувствовать дух произведения. Но какое самое «черное» и самое «белое» воспоминание о тех днях?
— Самое «черное»... С ареста и до приезда в лагерь, а это более полугода, я не знала, что с мужем. Во время следствия ко мне в камеру посадили «наседку», которая все время твердила, что сейчас в киевской Лукьяновской тюрьме у Игоря «выворачивают потроха». Это было ужасно. Гораздо позднее я получила от него письмо, страхи оказались напрасными. Но все равно, мысли о родных, о любимом, о том, что из-за меня их может постичь та же участь, были самыми черными за все 4,5 года заключения.
Самое светлое воспоминание — рождество 1985 года, когда я и Лагле Парек вернулись из очередного карцера, а соузницы встретили нас в нашем бараке рождественским ужином. Ни молока, ни мяса в лагере, конечно, не было. Из засоленных с лета лебеды и укропа, черного хлеба они чудом исхитрились сделать праздничный стол, да еще украсили его самодельными свечами, какими-то бумажными фонариками. После ШИЗО, где по нам ползали мокрицы и бегали мыши, мы, казалось, попали прямо в рай... Тут была даже веточка елочки, принесенная смотрителем. Я была счастлива, мне казалось, что все вокруг тоже счастливы...
— В 1987 году вас лишили советского гражданства. Извините за, может быть, некоорректность вопроса: как можно объяснить, с вашей точки зрения, что опального Сахарова возвращают из горьковской ссылки в Москву, а вас немногим позже объявляют персоной нон грата?
— Есть такая горькая шутка: «О новостях на Руси мы узнаем по Би-би-си». В отношении меня это точно. Меня пригласили закрыть Всемирный фестиваль поэзии в Роттердаме. И вот за несколько минут до выступления меня позвали к телефону и корреспондент Би-би-си. спросил, что я думаю по поводу лишения меня гражданства. Это была полнейшая неожиданность. Скорее всего это естественное проявление алогизма тоталитарной системы. Поэтому Андрея Дмитриевича возвратили из ссылки, а меня выбросили из страны.
(За все время следствия, пребывания в лагере и за границей после лишения гражданства родственники И. Ратушинской регулярно вносили квартплату за ее «проживание» в киевской квартире мужа. Они не протестовали, так как усматривали в этом факт моральной, духовной связи. Только недавно, в январе, кто-то спохватился и дал распоряжение о перерасчете. Так что отныне на жительницу Лондона с трехлетним стажем в Киеве не будут больше выдавать талоны на сахар. (Прим. авт.).
— Вас досрочно освободили, хотя вы не просили о помиловании, не отказались от своих убеждений. Но условия вашей сегодняшней жизни и деятельности иные. В чем видите смысл жизни, за что боретесь?
— Главный смысл моей жизни не в борьбе, а в радостном творчестве. Если бы в нашей стране не нарушались права человека, я бы с удовольствием была домохозяйкой и не занималась бы правозащитными делами. Это тяжелая, угнетающая и творчество, и жизнь работа. Но я вынуждена этим заниматься, потому что я гражданка моей страны и никакие указы не могут лишить меня этого гражданства, не могут оторвать меня от проблем моего народа. В нормальных, идеальных условиях в нашей стране я бы писала стихи, прозу для детей в своем родном доме в Киеве. ....
А. САВЕНКО.
А. КОНЕЧЕНКОВ.
«Комсомольская правда», 04.03.1990
Statistics: 63
Тайна быковнянского леса
В лесу возле Быковни, что неподалеку от Киева, 6 мая 1988 года был установлен памятник, спроектированный лауреатом Государственной премии СССР В. Шараповым. На огромном четырехугольном гранитном камне — надпись на украинском языке: «Вечная память. Тут похоронено 6329 советских воинов, партизан, подпольщиков, мирных граждан, замученных фашистскими оккупантами в 1941 — 1943 гг.».