«Дело врачей» и судьба одной семьи
Под рубрикой «Хроника» 13 января 1953 года все центральные газеты поместили сообщение ТАСС «Арест группы врачей-вредителей». В сообщении ТАСС заявлялось, что «все эти врачи-убийцы, ставшие извергами человеческого рода... состояли в наемных агентах у иностранной разведки...»
«Большинство участников террористической группы (Вовси М. С., Коган Б. Б., Фельдман А. И., Гринштейн А. М., Этингер Я. Г. и другие) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией «Джойнт», созданной американской разведкой якобы для оказания помощи евреям в других странах.» Другие участники террористической группы (Виноградов В. Н., Коган М. Б„ Егоров П. И.) оказались давнишними агентами английской разведки».
Первым из упомянутых в сообщении ТАСС был арестован мой отец — известный профессор-терапевт Яков Гиляриевич Этингер. Это произошло задолго до опубликования «Хроники» — 18 ноября 1950 года. В его аресте участвовала большая группа оперативных работников во главе с небезызвестным М. Д. Рюминым.
Человек открытый и прямой, отец не умел скрывать свои мысли и настроения и вопреки осторожности нередко делился ими с разными людьми.
Насколько мне известно, на первых порах следствия вопрос о «вредительском лечении» Этингером руководящих деятелей партии и государства не возникал.
Отец родился в 1887 году. Получил медицинское образование в Германии еще до революции. С 1914 года по 1917 год служил в русской армии в должности ординатора военного лазарета, в в 1918—1920 годы — в рядах РККА начальником крупного госпиталя. После демобилизации в течение 10 лет работал ассистентом, а затем приватдоцентом медицинского факультета Московского университета. Свободно владея основными европейскими языками, отец всегда был в курсе всех последних достижений мировой медицинской науки и практики, опыт которых стремился использовать в советском здравоохранении. В 1926—1927 годы по заданию Наркомздрава СССР был в научных командировках в Германии, Японии и США. В 1932—1949 годы Я. Этингер заведовал кафедрой во 2-м Московском медицинском институте. Осенью 1949 года ему пришлось покинуть кафедру, главным образом потому, что он, имея, кстати, помимо медицинского, также и биологическое образование, не скрывал своего резко отрицательного отношения к лысенковщине.
В течение многих лет отец был консультантом лечебно-санитарного управления Кремля. Лечил он многих видных деятелей партии и правительства, известных дипломатов, представителей высшего командного состава Красной Армии — С. М. Кирова, Г. К. Орджоникидзе, Ф. Ходжаева, Н. Лакобу, Г. В. Чичерина, М. М. Литвинова, Л. М. Карахана, А. И. Иоффе, М. Н. Тухачевского и других. Отец много рассказывал мне о своих пациентах С. М. Кирове и Г. К. Орджоникидзе, которых хорошо знал с середины 20-х годов и лечил многие годы. Он не раз высказывал сомнения относительно официальной версии причин и обстоятельств смерти этих двух известных деятелей Советского государства. Любопытен следующий факт. Несмотря на то, что Я. Г. Этингер на протяжении многих лет лечил Г. К. Орджоникидзе, регулярно наблюдал его, практически был его домашним врачом, отца не ознакомили с окончательным Медицинским заключением о смерти Серго.
Оттец был широкообраэованным человеком, прекрасно разбирался в вопросах искусства и литературы. У нас дома часто бывали один из выдающихся актеров МХАТа Н. П. Хмелев и знаменитая балерина Е. В. Гельцер, известные художники Н. П. Крымов и С. 3. Малютин, писатель А. С. Яковлев и поэт С. Я. Маршак... Разумеется, дружеские отношения с этими людьми были во многом связаны с врачебной деятельностью отца.
Отец умер в тюрьме, и в момент опубликования 13 января 1953 года сообщения ТАСС его уже не было в живых.
Спустя месяц после смерти Сталина, 4 апреля 1953 года, в центральной печати было помещено сообщение о полной реабилитации и освобождении группы врачей. В нем говорилось, что обвинения «во вредительстве, шпионаже и террористических действиях», выдвинутые против группы врачей, «являются ложными». Далее подчеркивалось: «Установлено, что показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены работниками следственной части бывшего Министерстве государственной безопасности путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия». Думаю, что именно зтн «приемы» сыграли не последнюю роль в смерти отца, страдавшего тяжелой формой стенокардии и не выдержавшего выпавших на его долю тяжких испытаний. Однако подлинные обстоятельства его смерти до сих пор точно не установлены.
Если воответствуют действительности документы, которые мать и я получили в 1953 году, то отец акобы скончался 8 марта 1951 года от самопроизвольного разрыве стенки левого желудочка сердце.
Незадолго до ареста отца среди бела дня был схвачен работниками МГБ и я, в то время студент-вкстерн исторического факультета МГУ.
Отчетливо помню 17 октября 1950 года, был серый осенний день. В 11 часов я вышел из дома и пешком направился в университет на лекцию, которая начиналась в 13 часов. На углу Петровки и Кузнецкого моста, напротив Министерства морского флота, ко мне вдруг подошел мужчина средних лет, одетый в гражданскую одежду.
— Я из уголовного розыска. Ваша фамилия Данилов? — спросил он и показал удостоверение МУРа. — Нам надо выяснить одну вещь, проедемте с нами на несколько минут.
— Нет, моя фамилия не Данилов, — ответил я и назвал свою. Но в зтот момент «работники уголовного розыска» и выскочившие из стоявшей рядом легковой машины еще двое в штатском взяли меня крепко под руки и втолкнули в автомобиль. Остановивший меня сел рядом с водителем, а эти двое — по обе стороны от меня на заднем сиденье.
Машина двинулась, но вместо того чтобы поехать налево по Петровке, где находится МУР, направилась вверх по Кузнецкому мосту. Через несколько минут, миновав тяжелые ворота, она въехала во внутренний двор здания МГБ на Лубянке. Меня привели в кабинет на один из верхних зтажей. Там сидел сотрудник, тоже в штатском.
— Садитесь, — сказал он.
Я сел на диван и автоматически посмотрел не часы.
— Вы что, торопитесь? — спросил сидевший аа столом.
— Да, — ответил я, — у меня скоро лекция.
— Вы еще успеете, — сказал он. И как раз в этот момент в кабинет влетел человек в форме МГБ.
— Встать! — неистово закричал он. — Руки вверх! Оружие есть? Вы арестованы! - И он показал ордер на арест, подписанный министром госбезопасности Абакумовым и Генеральным прокурором, кажетса, Сафоновым.
...В моей жизни начался новый этап, и в университете я снова оказался спустя почти пять лет. Мне были предъявлены те же обвинения, что и отцу. В то время мне исполнился 21 год. Но в заключении я оказался не впервые.
В годы Великой Отечественной войны мальчиком меня заключили в гитлеровский концлагерь в Минске, в котором находился с 12 августа 1941 года по 7 мая 1942 года. Из него с помощью моей няни Марии Петровны Харецкой и других советских патриотов мне удалось бежать и скрываться от нацистов в оккупированном Минске вплоть до его освобождения Советской Армией 3 июля 1944 года.
М. П. Харецкую, проживавшую а нашей семье на протяжении нескольких десятилетий, тоже арестовали летом 1951 года, но вскоре освободили. Правда, взяли подписку о «невыезде из Москвы», Умерла няня в 1961 году.
Моя мать врач-терапевт Р. К. Викторова была арестована 16 июля 1951 года. Позднее она была приговорена Особым Совещанием при МГБ СССР по статье 58—10 (антисоветская пропаганда) к 10 годам тюремного заключения. Первое время мать находилась во Владимирской тюрьме, а затем в Новочеркасской. «Соседями» по камере с ней оказались М. А. Вознесенская — жена члена Политбюро ЦК ВКП(б), первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского, арестованного в 1949 году по «ленинградскому делу» и позднее расстрелянного, известная исполнительница русских народных песен Лидия Русланова и популярная киноактриса Зоя Федорова.
После ареста я находился в Лефортовской тюрьме, причем около шести месяцев в одиночке. В ходе непрерывных ночных допросов с осени 1950 года и по конец весны 1951 года, неоднократным участником которых был и Рюмин, вопрос об участии отца и других профессоров-врачей в каких-либо действиях, направленных на «вредительское лечение» руководящих советских кедров, не возникал.
Наконец, 17 мая 1951 года меня вызвали в комендатуру Лефортовской тюрьмы, где зачитали постановление Особого Совещания при МГБ СССР от 5 мая 1951 года. По статье 5В—10 я был приговорен к 10 годам заключения в исправительно-трудовом лагере строгого режима. Я еще несколько недель пробыл в тюрьме, а затем 5 июня 1951 года был отправлен по этапу на Колыму. Этап продолжался более месяца. Пришлось побывать в пересыльных тюрьмах Куйбышева, Челябинска, Новосибирска, Иркутска, Хабаровска, пока меня не привезли в пересыльный лагерь в Ванино, на берегу Татарского пролива. Ванинская пересылка представляла собой гигантский город-лагерь, где содержалось одновременно 200—300 тысяч «транзитных» заключенных.
Не в первых числах августа 1951 года совершенно неожиданно меня вызвали в комендатуру лагерного отделения.
— Получено указание этапировать тебя в Москву на доследование, — заявил мне начальник отделения. — Через несколько дней будешь отправлен.
Я был немедленно отделен от основной массы заключенных и помещен в лагерный изолятор — своего рода «микротюрьму», откуда вскоре мне пришлось совершить обратный путь в Москву примерно через те же города, но на этот раз я «останавливался» не в пересыльных, а во внутренних тюрьмах областных управлений МГБ. Все время меня держали а условиях строжайшей изоляции.
Я «вернулся» в Лефортовскую тюрьму 1 сентября 1951 года. И вновь начались допросы... На первом же из них следователь заявил примерно следующее! «Нам хорошо известно, что ваш отец вместе с профессорами Виноградовым, Вовси, Гельштейном, Зелениным занимался вредительским лечением многих выдающихся советских деятелей. Врачи признались в этом (в действительности они еще были на свободе и, очевидно, даже не подозревали, что их ждет. Основные участники «дела врачрй» были арестованы в конце 1952 годе. - Я. Э.). Многие из профессоров бывали у вас дома, отец с вами был в доверительных отношениях, поэтому вы не могли не знать о фактах преступного лечения. Рассказывайте!».
Я. Г. Этингер, в частности, обвинялся во «вредительском лечении» кандидата в члены Политбюро ЦК ВКП(б), секретаря ЦК МК и МГК ВКГК(б) А. С. Щербакова. Отец вместе с профессором В. Н. Виноградовым лечил Щербакова с конца 1944 годя до дня его кончины 10 мая 1945 года. Каждый день они дважды посещали больного и составляли утренний и вечерний бюллетени о состоянии здоровья, которые немедленно направлялись лично Сталину. Эти два высококвалифицированных специалиста-кардиолога сделали все возможное, чтобы спасти Щербакова, страдавшего тяжелым сердечным заболеванием. В ходе лечения за оказываемую ему медицинскую помощь они неоднократно получали благодарности от руководства лечебно-санитарного управления Кремля. Я все это хорошо знал и категорически отверг, несмотря на все формы психического и физического давления, утверждения следователя о том, что Этингер и Виноградов «виновны» в преждевременной смерти Щербвкова.
Меня последовательно допрашивали примерно десять следователей по особо важным делам МГБ. Все они были в чине полковников. Каждый расспрашивал о совершенно конкретном профессоре — один интересовался В. Н. Виноградовым, другой М. С. Вовси и так далее. Допросы продолжались в течение шести месяцев. Из всего этого я сделал вывод, что готовится какое-то грандиозное дело и врачи, которыми «интересовались» следователи, уже арестованы.
В Лефортове я пробыл до середины мерта 1952 года и затем был отправлен в Кировскую область, в печально знаменитый Вятлаг. Таким обрааом, тема о «вредительском лечении» видных деятелей Советского государстве впервые возникла, судя по моим допросам, лишь к осени 1951. года. Если бы этот вопрос «разрабатывался» в МГБ раньше, то какой же смысл в таком случав отправлять меня 5 июня 1951 годе по этапу на Колыму, «терять время», а затем возвращать снова в Москву? К тому же меня ведь могли немедленно вернуть назад в Москву из любого пункта следования, не дожидаясь прибытия в Ванино. Нельзя не прийти к выводу, что до середины лета 1951 годе сценария «дела врачей» не существовало. Такого же мнения придерживалась и моя мать на основании тех допросов, которым она подвергалась.
Нам представлялось, что замысел «деле врачей», прологом которому был, безусловно, арест отце, возник в конце июля 1951 года.
Несомненно, что это «дело» призвано было раздуть антисемитские, шовинистические настроения в стране, обострить в ней межнациональные отношения. Но, думаю, оно преследовало и другие, более широкие цели. Вот что пишет известный советский публицист Эрнст Генри: «...В начале 1953 года носились слухи, что готовится против него (речь идет о В. Молотове. — Я. Э.) процесс. Тогда были взяты Майский и три других человеке из посольства СССР в Лондоне (в том числе и я), в также ряд видных московских врачей». В этой связи возникает вопрос: не должен ли был задуманный процесс над врачами стать прологом новой гигантской чистки в высших эшелонах партийно-государственного и военного руководства? Не собирались ли организаторы «дела врачей» по образцу процессов 1937—1938 годов «выйти» через «вречей-убийц» на некоторых видных деятелей партии и государства, от которых Сталин по каким-то причинам хотел избавиться?
Вскоре после освобождения и полной реабилитации в конца 1954 года мы с матерью стали добиваться получения официального документа о реабилитации отца. Однако еще работавшие в то время в прокуратуре многие скрытые приверженцы Сталина упорно уходили от решения этого вопроса. Во время бесед с нами они утверждали, что «сообщение в «Правде» от 4 апреля 1953 года — лучшая справка. Что еы еще хотите?» Эта игра в кошки-мышки продолжалась вплоть до XX съезда КПСС. Вскоре после съезда мать направила телеграмму Н. С. Хрущеву, в докладе которого на закрытом заседании съезда говорилось и о «деле врачей», с просьбой помочь разрешитъ этот вопрос. По поручению Н. С. Хрущева мать принял секретарь ЦК КПСС П, Н. Поспелов. Он пообещал быстро решить все проблемы, связанные в реабилитацией Я. Г. Этингера, и вскоре отец был окончательно реабилитирован.
Так, лишь после XX съеада, когда были вскрыты чудовищные злодеяния Сталина, исчезла и та основа, не которой строилось обвинение Я. Г. Этингера по ст. 58—10. Тем самым была поставлена последнее точка в «деле врачей».
Доктор исторических наук Я. ЭТИНГЕР
«Наука и жизнь», №1, 1990
Statistics: 46
...А корни остались нетронутыми
8-м пунктом повестки дня II Съезда народных депутатов стоит вопрос о борьбе с организованной преступностью. Сегодня мы публикуем материал, который, возможно, будет полезен при рассмотрении этой проблемы.