Судьба одного письма Сталину
С начала кампании по 60 раз каждую хату перелопатили. Забрали до фунта все огородное в колхозе, у колхозников на душу два пуда картошки, а все до фунта — в заготовку. Никаких запасов на весенний сев. Все до фунта — и свеклу, и капусту квашеную забрали и забирают кур. И сдают крестьяне, потому как нечем кормить. Такое вот, товарищ Сталин.
ЭТО письмо, отправленное 58 лет назад из глухого села, так и не дошло до адресата! Но внимания оно заслуживает самого пристального. Я перечитал тысячи других писем из обширной почты «всеукраинского старосты» Г. И. Петровского 1932—1933 годов. Все они, как правило, сводятся к личным жалобам, просьбам. Это же ни на одно не похоже. Перед нами своего рода социальный срез охваченного коллективизацией села. Нетрудно представить, сколько мужества потребовалось от автора тогда, в начале 30-х, для трезвого и правдивого взгляда на положение деревни! Письмо помогает увидеть истоки многих наших сегодняшних бед. Впрочем, вот оно.
«Добрый день, уважаемый секретарь ВКП(б) товарищ Сталин. Пишу письмо с Украины — с глухого закутка села. Если возьмете военную карту, найдете его на речке Ятрань, называется Полонистое.
Вот такое выслушайте, товарищ Сталин.
Село насчитывает 317 дворов. Коллективизация выполнена на 100 процентов.
И что тут, думаете, — советская власть? Нет, не советская, а чисто буржуйский строй. Вспомните крепостное право: шесть дней работа панам, а седьмой — воскресенье, в которое нельзя работать, потому что праздник. Так и сейчас каждый день работают в артели. Возле дома — ничего, кроме построек, и налог с дома за то, что работаешь в колхозе. Обобществлено все, еще и хлебозаготовку дай. Не в колхоз иди по хлеб, а сам сдай пудов 45 с трех десятин поля. Потом — пай в кооперацию, 28 рублей аванс и на строительство тоже 15 рублей сдай с дома. А за три года — ни копейки денег.
Такая вот жизнь.
Село выполнило план на 65 процентов. Колхоз вывез весь хлеб до фунта. Нет ни зернышка. Коням даем пшеничную сечку, скрепленную мелясом. Свиней было развели 500 голов. Подохли с голода: едят жом и сечку. Есть только 60 голов, из них на мясо идет 46 голов, а на все село остается на 1932 год 14 голов. Вот Вам распределение скота. И предвидится, что на протяжении двух месяцев погибнет весь скот. Начинают умирать с голода и люди. Уже пухнут. Только и просят: «Хлеба, хлеба...».
Не думайте, уважаемый руководитель, что не работали люди ударно. Однако недород никто в счет не берет. В прошлом году урожай был средний, и то еле выжило население, и план был 38 тысяч пудов, а сейчас 57 тысяч пудов.
Теперь буксир за буксиром — бригада из 86 человек ходит три месяца, ничего не делают, изо дня в день ходят под каждую хату. С начала кампании по 60 раз каждую хату перелопатили. Забрали до фунта все огородное в колхозе, у колхозников на душу два пуда картошки, а все до фунта — в заготовку. Никаких запасов на весенний сев. Все до фунта — и свеклу, и капусту квашеную забрали и забирают кур. И сдают крестьяне, потому как нечем кормить. Такое вот, товарищ Сталин.
Трудодень обошелся 37 копеек, а пара сапог стоит 36 рублей, пара ботинок — 26...22, костюм — 80 рублей. Понимаете, еще и пачка папирос — 35 копеек. Вот так, тов. Сталин, сто дней на одну пару сапог. Уравниловка.
...Руководят рабочие и крестьяне или помещики и буржуи? Рабочий не станет высасывать последнюю кровь из сердца, потому что он понимает голод и холод. Фунта соломы не дают, в хатах холод, раскулачивают бедняков, колхозников выбрасывают из колхоза за то, что хлеб не сдают. Зажим, не дают крестьянину говорить на собраниях, садят в допр, судят ни за что. Что захотели активисты, то и сделают, а масса ни при чем. Сельсовет избрали, а ни одного члена избранного, все новые и новые, чужие люди, Масса населения настроена против Соввласти. Нет никакой культработы.. Одна хлебозаготовка и все.
Вечером нельзя выйти на улицу, бьют камнями, сдирают сапоги, у кого есть. Население босое, голое, голодное. Дети не посещают школу. В селе ни керосина нет светить, ни мыла, а о жирах и вспоминать нечего. Нет подсолнуха, ни фунта с 40 гектаров не осталось: все в заготовку. Так о том, чего нет, и не говори. Не ищи нигде купить хлеба — назовут оппортунистом. Вот такое творится на селе, хоть и суди, говори, что оппортунист. Нет, я советский.
Ответ персонально по адресу: Бабанский район, УССР, Полонистое. Комсомолец, секретарь ячейки. Член бюро РКМ Пастушенко».
НЕОБЫЧНОЕ по содержанию письмо существенно отличалось и по форме. Авторство заверялось печатью и подписью: «С оригиналом верно. Председатель Бабанского РК (рабочего контроля) и КРКИ (комиссии, рабоче-крестьянской инспекции) Г. Максименко». Частное послание таким образом переводилось в ранг документа. И не только автору, но и знакомым с его крамольным содержанием, ничего хорошего это не сулило.
Написанное в январе 1932 года и отправленное в Москву лично Сталину, письмо Пастушенко попадает в секретный отдел ЦК ВКП (б). Судьбу его решает референт некий В. Селецкий. Со своей «сопроводиловкой» пересылает для рассмотрения в тогдашнюю столицу Украины — Харьков. 27 февраля с грифом «срочно» оно возвращается в Бабанский райисполком с еще одной резолюцией: «В ВУЦИК обратился член бюро РКМ комсомолец Пастушенко... Посылая заявление, просим расследовать дело и принять меры».
Классический, можно сказать, образец аппаратно-чиновничьего мышления. Фигурирует уже не письмо, а заявление, и не Сталину, а в ВУЦИК. Так письмо, которое могло бы, попади оно, скажем, в руки Ленина, стать предметом глубокого изучения, толчком к созыву пленума, а то и съезда, угодило в обкатанную бюрократическую колею. А завершило свой путь... на столе знакомого уже нам Г. Максименко. Распоряжение непосредственного начальства таково: «Прошу срочно провести проверку и дать ответ с выводами. 6.III.32».
Зная о тех суровых временах, когда произвол входил в норму, а всякого инакомыслящего ждала жестокая кара, можно представить грозившие автору письма последствия. Однако результат проверки получился просто-такb ошеломляющий. «В ВУЦИК. Сообщаем: автор письма тов. Сталину за подписью «Член бюро РКМ Пастушенко» не обнаружен. Таким образом письмо анонимное».
И это утверждает тот самый Максименко, по свидетельству которого Пастушенко проживает в Полонистом?!
Думается, Максименко во многом, если не во всем, разделял позицию автора письма. Но, как более искушенный в аппаратных играх, хороню представлял, чем может обернуться обвинение в оппортунизме. Вот почему с самого начала он позаботился и о том, чтобы вывести из-под удара подлинного автора. Письмо перепечатано на машинке, инициалы Пастушенко, как, впрочем, и его факсимиле, отсутствуют.
В своем официальном ответе, упоминая действительно проживающего в Полонистом Пастушенко — «учителя, секретаря комсомольской ячейки», который - «письмо не писал», Максименко, надо полагать, не без умысла, не называет еще одного Пастушенко. Зато пишет: «Труддисциплина в колхозах, и особенно бывшего им. Сталина (за постыдную работу имя снято и дано название -«Черепаха») — чрезвычайно плохая. Отношение к коню вредительское. В колхозе им. Яковлева дела немного лучше, но и там не все в порядке. Положение с лошадьми такое (за 1931/32 г.г. погибло 92 головы) потому, что плохой досмотр... Состояние на селе среди колхозников неудовлетворительное. Господствует потребительская тенденция. Подготовка к весенней с/х кампаний проходит неудовлетворительно... Есть случаи, когда дети посещают школу нерегулярно».
Не опровергая по существу приведенные в письме факты, Максименко применяет беспроигрышный прием — все объяснять происками врага. «Есть данные, что в селе кулаческий и антисоветский элемент проводит усиленную деятельность. Село постепенно укрепляется лучшими работниками». Максименко выступает как бы в двух ипостасях: то единомышленника и заступника автора письма, то как его антипод, послушный исполнитель намеченного курса и указаний вождя. Когда опасное письмо, пройдя бюрократический круг, снова возвращается к нему, он, человек отнюдь не пугливый (взял же на себя ответственность при отправке письма в Москву!), вступает в игру, спасая и себя, и таинственного Пастушенко.
Ну а кто же автор? В поисках его и в Кировограде, и в бывшем райцентре Бабанке, и в самом Полонистом я встречался со многими ветеранами. В письме Сталину — такова их общая оценка — все правда. А среди наиболее вероятных авторов называли трех Пастушенко. Первый — Андрей Романович — педагог, полковник в отставке, в Полонистом работал учителем и заведовал школой с сентября 1932 года по май 1934, сейчас проживает во Львове. На мой запрос он ответил так: «О письме Сталину от вас слышу впервые. Такого написать я не мог...».
Отпал вскоре и второй Пастушешсо — Иван Романович. Это на него ссылается Максименко: «Комсомолец, секретарь ячейки. Работает учителем». Но, как и значится в ответе ВУЦИК, письма не писал. Когда я нашел его в кировоградской больнице, Иван Романович был готов, как и его земляки, подписаться под каждым словом письма.
Итак, не Андрей, не Иван... Но был, оказывается, еще третий — Максим Маркиянович.
Пишет вам Пастушенко Владимир Максимович, старший сын Максима Маркияновича. Чем прежде всего запомнился отец? Никогда не видел его без работы. То над тетрадками корпит, то возится в саду, на огороде. Много читал. Помню сочинения Ленина в красной, потертой обложке, «Вопросы ленинизма» Сталина, томики Радищева, Пушкина, Гоголя. «Кобзарь» был у отца всегда под руками.
Жил ли отец в январе — марте 1932 года в Полонистом? Да, работал секретарем сельсовета, обучался заочно в Уманском педтехникуме. О письме Сталину он нам с братом никогда ничего не говорил. Да и подумайте сами, возможен ли был такой разговор? В годы войны отец познал и кошмар окружения, и страшные муки в гитлеровском лагере смерти в Ганновере. Вернулся он оттуда совсем больным. На работу его долго не брали, он мучительно переживал недоверие к себе. Даже вспоминать о таком письме — и то было опасным. Умер он в 1952 году, незадолго до этого устроившись на работу...
Многое ставит на свои места рассказ сына. В письме к Сталину автор не называет себя учителем. Максим Маркиянович и не был тогда им. А вот секретарем ячейки один из первых комсомольцев Полонистого мог избираться.
Чем больше перечитываю удивительное письмо, тем четче сознаю меру гражданского достоинства написавшего его человека. Нет, он не считает себя «винтикому, не лебезит перед высоким адресатом, говорит без враждебности, скорее уважительно, но и без преклонения, на равных.
Письмо, пролежавшее более полувека в архивах, важно сегодня не только как свидетельство времени. Оно во всей очевидности показывает глубинную суть нашей нынешней перестройки, цель которой — вернуть попранное в годы сталинщины народовластие, преодолеть отчуждение государственного управления от народа. А разве в более близкие нам десятилетия власть считалась с мнением общественности? Чего только не было — и кукурузная кампания, и борьба с неперспективными селами, и поворот рек... Но кто-то же должен слышать голос таких, как Пастушенко, как тысячи других проницательных политиков «от земли»!
Б. ХАНДРОС. Кинодраматург. г. Киев
Газета «Правда», 19.04.1990
Statistics: 55
«Искренне Ваш Дж.Эдгар Гувер...»
Найден документ, свидетельствующий: Сталин и Гитлер тайно встречались во Львове накануне второй мировой войны.