Это было в Праге
Три интервью — политика, военачальника, солдата — корреспонденту «Известий» о том, что происходило в чехословацкой столице 21 августа 1968 года
Разбуженная тяга к справедливости, простираясь на многие страницы отечественной истории, все еще обходит утро 21 августа 1968 года, когда войска пяти государств — участников Варшавского Договора вступили на территорию Чехословакии. Давать оценку своему прошлому вправе сами чехи и словаки. Мы же хотим посмотреть на минувшее глазами наших соотечественников — участников событий. Не имея возможности исповедаться в свое время, они хранят обет молчания, который требовала от них административная система. Пришло время преодоления немоты.
Для каждого из трех собеседников я был, как выяснилось, первым, спрашивающим о днях, которые невозможно вернуть, прожить иначе, но можно занести в коллективный опыт. Люди, по характеру одинаково сдержанные, не могли, а может, не хотели кривить душой, поворачиваясь, куда тянет ветер. Поэтому эти интервью, мне кажется, дают некоторое представление также о спектре существующих в сегодняшнем обществе взглядов.
К. Т, МАЗУРОВ
(в 1968 году член Политбюро ЦК КПСС, первый, заместитель Председателя Совета Министров СССР).
— Кирилл Трофимович, какие особенности международной обстановки к августу 68-го вынудили высшее политическое руководство во главе с Брежневым отважиться на ввод войск в братскую страну?
— Это трудно понять, если сегодня смотреть на прошлое, не давая себе труда погрузиться в обстоятельства другого исторического времени. Было в разгаре то, что принято называть «холодной войной». Обострялись отношения между ФРГ и ГДР, строительство берлинской стены вызвало у Запада настоящую истерию. Подогрел страсти Карибский кризис. Мы возлагали надежды на встречу с президентом США, но ее сорвал диверсионный полет Пауэрса. Нам стали известны планы определенных кругов спровоцировать ядерное нападение на Советский Союз. У нас было чем ответить, мы могли напугать, но разве мы имели этого в количествах, какими они располагали?
В попытках разложить социалистическое содружество Запад сделал ставку на Чехословакию. Расположенная в центре Европы страна с богатыми экономическими и культурными традициями входила в десятку самых развитых государств. Желавшим усилить напряженность было за что ухватиться. Росло недовольство населения тем, как в стране перенимали советскую модель развития. Механическое копирование наших порядков усугубляло разбалансированность экономики. Дискуссии о жертвах репрессий 40-х и 50-х годов, связанные со сталинизмом, опять же так или иначе задевали нас. Противники нового строя относили все деформации за счет сотрудничества с нашей страной. Оппозиция открыто выдвигала антисоветские и антисоциалистические лозунги.
В советском руководстве с тревогой следили, как растет в Чехословакии активность правых сил. ЦК КПЧ выпустил из рук средства массовой информации. На это не раз указывалось тогдашним чехословацким лидерам. В трудной международной обстановке у нас было единственное желание — сплотиться, не допустить войну, всем уцелеть. Полной неожиданностью для нас явился явный намек министра иностранных дел ЧССР о выходе Чехословакии из Варшавского Договора. К тому времени открывается граница между ЧССР, с одной стороны, ФРГ й Австрией — с другой. Судетские немцы, их боевики стали проникать в страну. Наблюдая их разгул в Карловых Варах, находившийся там на отдыхе Косыгин прервал отпуск и вернулся в Москву. Он, как очевидец, подтвердил опасность происходящего.
После того как руководство ЧССР отказалось прибыть в Варшаву для бесед с руководителями братских стран, удалось договориться о встрече Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ в Чиерне-над-Тиссой, Встреча была тягостной. Мы несколько часов сидели друг против друга в помещении какой-то школы. На все наши доводы собеседники повторяли, что нам не о чем беспокоиться. Расстались холодно. В поезде никто не спал до Москвы: что делать?
По результатам встречи составили записку для руководителей братских партий. Они постоянно звонили, предлагая решения. На самых жестких шагах настаивали Ульбрихт и Гомулка. Несмотря на нюансы, общая позиция была единой: надо вмешиваться. Трудно было представить, что у наших границ появится буржуазная парламентская республика, наводненная немцами ФРГ, а вслед за ними американцами. Это никак не отвечало интересам Варшавского Договора. Последнюю неделю перед вводом войск члены Политбюро почти не спали, не уезжали домой: по сообщениям, в Чехословакии ожидался контрреволюционный переворот. Прибалтийский и Белорусский военные округа были приведены в состояние готовности номер один. В ночь с 20 на 21 августа снова собрались на заседание. Брежнев сказал: «Будем вводить войска...»
Послышался общий вздох облегчения: наконец-то, стало ясно, что делать. Брежнев добавил: «Надо послать в Прагу одного из нас. Военные могут там натворить такое... Пусть полетит Мазуров».
Очевидно, Брежнев имел в виду, что у меня за плечами был опыт Отечественной войны, хорошие связи с военными. Для меня такой поворот был полной неожиданностью. Поехал домой, разбудил жену, сказал, что срочно выезжаю в Киргизию. В три часа ночи самолет взял курс на Прагу.
Долго кружили над пражским аэродромом, ожидая, пока только что прибывшие советские и болгарские десантники освободят полосу.
Когда я ехал по утренней Праге, часов в пять, в городе уже стояли танки, воздух был настоян на танковой гари. Я сам танкист, у меня было ощущение войны. «Все делай, чтобы избежать там гражданской войны», — помнил я напутствия членов Политбюро.
— Я слышал от наших товарищей, в те дни оказавшихся в Праге, что вся полнота власти была сосредоточена в руках генерала Трофимова...
— Это было мое новое имя. В форме полковника (мое воинское звание), называясь «генералом Трофимовым», я давал распоряжения нашим военным и гражданским. Вместе с адъютантом колесил на джипе по Праге, ездил к металлургам Кладно, в сельскохозяйственные районы. По нескольку раз в день говорил с Брежневым и Косыгиным, получал от них советы. Главной задачей было уберечь наших солдат от стрельбы. Знаете, я поражался выдержке воинов, как им удавалось сохранять спокойствие, когда бесчинствующие на площадях юнцы оскорбляли их, бросали что попало...
За те семь дней, что я был в Праге, спать приходилось час-полтора в сутки. Ночью в городе стрельба, останавливались предприятия, закрывались магазины, люди оставались без продуктов. Мы назначили командира 20-й дивизии комендантом Праги. «Что хочешь делай, — сказал я ему, — вытаскивай завмагов из квартир, но чтобы магазины работали, шла торговля, люди не голодали».
27 августа я вернулся в Москву. Брежнев был в состоянии эйфории: «Слава богу, все кончилось...». Он имел в виду, что удалось предотвратить военные действия. Но я-то знал, что далеко не все кончилось. И когда добрался домой, сказал жене: «Главное не то, что я вернулся, а что вернулся, ни одного чеха не похоронив...».
Вы хотите спросить: согласился ли бы я сегодня руководить подобной операцией? Нет! Ни в коем случае. Но в конкретной обстановке августа 1968 года я поступал согласно убеждениям, и если бы сегодня повторилась ситуация, вел бы себя так же.
Я. Г. ПАВЛОВСКИЙ
(в 1968 году командующий войсками союзников, вступившими в Чехословакию, заместитель министра обороны СССР, генерал армии).
— Иван Григорьевич, я думаю, было нелегко принимать руководство необычной для генерала операцией, проводимой на территории братской страны...
— Назначение я получил 16 или 17 августа, за три-четыре дня до начала операции. Первоначально во главе союзных войск предполагали поставить маршала Якубовского. Он организовывал всю практическую подготовку. Вдруг меня вызывает министр обороны Гречко: «Ты назначаешься командующим соединениями, которые будут входить в Чехословакию».
Я вылетел в Легницу (на территории Польши), в штаб-квартиру Северной группы войск. Там застал Якубовского. Он показал на карте, какие дивизии и с какого направления выходят. Начало операции было назначено на 21 августа в ноль один час. Гречко предупредил: «Команда будет из Москвы, твое дело следить, чтобы ее выполняли».
В назначенный час войска пошли. И тут опять звонок Гречко: «Я сейчас говорил с Дзуром (министр национальной обороны ЧССР) и предупредил, что если чехи, не дай бог, откроют огонь по нашим войскам, это может кончиться плохо. Попросил дать команду чехословацким частям, чтобы никуда не двигались, никакого открытия огня, чтобы сопротивления нам не оказывали».
После того как пошли войска, примерно через час, опять звонит Гречко: «Как дела?» Докладываю: такие-то дивизии там-то. Кое-где люди выходят на дороги, устраивают завалы. Наши войска обходят препятствия... Он меня предупреждал не покидать командный пункт без его разрешения. И вдруг новый зво-нок: «Ты почему еще там? Немедленно вылетай в Прагу!».
...Подлетели к Праге, сделали два или три круга над аэродромом — ни единого человека, ни единого голоса не слышно, ни одного самолета не видно. Сели... Со встретившим меня генерал-лейтенантом Ямщиковым с аэродрома поехали в Генеральный штаб к Дзуру. С ним сразу договорились: чтоб никаких драк между нашими солдатами и чтобы никто не думал, что мы прибыли с какими-то задачами оккупировать Чехословакию. Мы ввели войска, вот и все. А дальше политическое руководство пусть разбирается.
Мы расположились в здании Генерального штаба, спали на стульях и на полу. Дали комнату, где я сидел со своими телефонами и радистами. Указания мне давал Мазуров.
В советском посольстве порекомендовали встретиться с Президентом ЧССР Людвиком Свободой. Я взял с собой венгерского генерала, нашего, немецкого... Я сказал: «Товарищ президент, вы знаете, в Чехословакию вошли войска государств—участников Варшавского Договора. Я пришел доложиться по этому вопросу. И поскольку вы генерал армии и я генерал армии, мы оба военные, Вы понимаете, нас к этому вынудила обстановка». Он ответил: «Я понимаю...».
Президент говорил по-русски. Он бывал в Советском Союзе, командовал чехословацким батальоном, развернул его в бригаду, потом в корпус, в мае 1945 года ввел корпус в Прагу. Я спросил, есть ли претензии к нашим войскам. Он ответил, что-особых претензий нет. Вот только по ночам бывает стрельба трассирующими пулями, и это нехорошо. Сам я не наблюдал такой стрельбы. Но, может быть, кто-то это делал из хулиганских побуждений или чтобы кого-то напугать. Я собрал командиров и приказал прекратить какую бы то ни было ночную стрельбу.
В Прагу для подписания договора прилетел Косыгин. К нему обратился бывший член Президиума ЦК КПЧ Смрковский — мол, ваши войска перебили всю дичь: охотятся на фазанов, оленей... Косыгин посмотрел на меня. Я говорю: этого нет. Не могу ручаться, что кто-нибудь не убил птицу. Войска располагались в лесах и около них. Но, чтобы мы организовывали охоту, такого не было. Мы сразу начали заключать договоры с местными властями на поставку овощей и фруктов, остальное завозили.
— Сколько наших танков было в Чехословакии?
— Около пятисот... И честно говоря, я бы не сказал, что отношение населения к нам было дружелюбным. Несмотря на то, что наша армия освободила Прагу, что мы вместе с чехословацкими войсками участвовали в боевых действиях против гитлеровцев, каждый чех вправе был иметь на нас обиду. Чего мы пришли туда? Мы разбрасывали с самолета листовки, разъясняли, что вошли с мирными намерениями. Но вы сами понимаете, если я, непрошеный гость, приду к вам домой и начну распоряжаться, это не очень понравится.
— За два десятка лет у вас изменилась оценка событий августа 68-го?
— Знаете, мне вспоминается постановка в Малом театре об Иване Грозном. Один монах пришел к нему и стал доказывать, что царь слишком жестоко поступает со своими врагами. Царь встал с престола: садись, говорит, на мое место, правь, а я посмотрю, как ты будешь править... Теперь у нас принято все критиковать. Все было не так! А если рассматривать вопрос в свете военно-политической обстановки, которая реально существовала? Вы меня извините, я человек убеждений. Мои взгляды не меняются.
В. В. НЕФЕДОВ
(в 1968 году ефрейтор 7-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии. Работает мастером по оборудованию на Внуковском заводе огнеупоров)
— Валерий Владимирович, вы оказались среди первых десантников, заброшенных утром 21 августа в Прагу...
— Мне было девятнадцать лет. В нашем полку оказалось больше двадцати земляков, моих сверстников из города Одинцово Московской области. Наш полк был показательным, а рота тем более. Гоняли нас хорошо: бегали, стреляли, метали ножи, прыгали с парашютом. Мы тренировались на быстрый захват плацдарма противника и обезвреживание его ракетной установки. Осваивали новую технику: десантник должен уметь водить автомашины, танки, танкетки.
О событиях в Чехословакии нам говорили на политзанятиях, что экстремисты пытаются захватить власть, оторвать республику от социалистического содружества, реставрировать капитализм. На первых порах мы не подозревали, что нам придется к этому иметь отношение, но в начале августа нас срочно подняли по тревоге, погрузили на машины, отправили на аэродром. В Чехословакии, говорили нам, правые элементы активизировались. Мы должны оказать помощь братскому народу.
В те дни мы не вылетели, а разбили палаточный лагерь неподалеку от аэродрома. Прошло две недели. Дня за четыре до вылета командование раздало нам боеприпасы, кому сколько под силу прихватить. Набивали даже противогазовые сумки. Когда приземлимся, говорили нам, неизвестно, что нас там ждет. Уже открыта граница между Чехословакией и ФРГ, мы должны опередить германское вторжение.
Пришло 20 августа, перед обедом командир роты (лейтенант Дорохин) объявил приказ: в четыре утра вылет. Мы устроились отдыхать, томились неизвестностью — не страшно, а небольшой мандраж, как перед первым прыжком. Мы дремали... Вдруг в десять-одиннадцать вечера тревога: на сборы пол-часа. Торопились так, что палатки не разбирали, оставляли в лесу. Такой посадки в самолет я никогда не видел. Обычно перед тем как погрузиться в самолет, бывала тройная проверка: как на тебе сидит парашют, как пристроил оружие. Всегда берешь парашют, который сам складывал. А тут так торопили, что приходилось хватать любой парашют, и бегом к самолету. Как сказал ротный, разведка установила, что войска ФРГ готовятся перейти чехословацкую границу в четыре утра. Нашему командованию пришлось изменить время вылета.
Прежде, за час до нас, вылетела разведрота, чтобы взять под контроль коммуникации аэродрома Праги. Едва наш самолет коснулся посадочной полосы, в открытый люк мы спрыгнули на бетон и двинулись в сторону, чтобы не мешать приземляться следовавшим за нами другим самолетам. В небе стоял несмолкаемый гул. Ротный поставил задачу: занять рубеж вдоль шоссе от аэродрома к центру Праги. Нас предупредили, что чехословацкая танковая армия прошла здесь на учения в Татры, и если нас засекли, не придет ли в голову какому-нибудь командиру из правых элементов повернуть танки на нас? В это время советские танки шли со стороны ГДР. Чтобы мы не приняли их за чехословацкие, на броне наших были нарисованы белой краской треугольники или круги. Лежим в окопах, приготовили оружие... Часа в четыре утра, ослепляя нас фарами, прогромыхала первая колонна наших танков.
Рассветало, когда ротный приказал двинуться по направлению к центру Праги. Мы выходили на дорогу, останавливали грузовые машины. Если водитель-чех соглашался подвезти, с ним рядом садился наш офицер, солдаты — в кузов. А если отказывался, такие тоже были, отдавал ключ от машины, мы сами неслись по дороге. Роте поручили охрану Генерального штаба, потом здание советского посольства. Нас обступили симпатичные девушки-чешки в военной форме: «У нас все в порядке, зачем вы, ребята, пришли?».
— А были минуты, когда сам себе задавал этот вопрос?
— Были... Не в первый день, а позже, когда осмотрелись. Люди в городах и селах хорошо одеты, вдоль дорог растут яблони и груши, никому не приходит в голову срывать чужое, на улицах чистота, никакого мусора, не то что в нашем Одинцове... Если не считать отдельных чешских парней, которые провоцировали стычки, население города держалось спокойно и с достоинством. К нам подходило много людей, рассказывали о себе, недоумевали: зачем вы здесь, мы сами разберемся со своими проблемами. Я смотрел, с какой болью и расположением к нам говорят об этом люди, годившиеся нам в отцы и матери, и наши чешские сверстники, мысли путались, мне было стыдно. Прости нас, Прага...
А один парень из роты, сам с Украины, познакомился с чешской девушкой. Милая, со стриженой челочкой, лет девятнадцати. Она часто приходила в расположение нашей части. Они так подружились, что решили пожениться. Он обратился с такой просьбой к командованию. И вдвоем, взявшись за руки, они пошли за разрешением в советское посольство. Поступило распоряжение: десантника срочно вернуть домой. Мне говорили, что, попав обратно в часть, он пытался покончить с собой. Тогда представить невозможно было, что два десятка лет спустя все так переменится в нашей жизни.
Чехословацкие и советские историки, надо думать, до конца разберутся в достаточной сложности и противоречивости августовских событий 1968 года. Согласимся снова: оценивать чехословацкую историю — исключительное право народов ЧССР. События затрагивали интересы политических партий, принципы сотрудничества братских стран, проблемы их коллективной безопасности, право народов на самостоятельный выбор своей судьбы. Уроки тех кризисных дней прибавляют нам силы с еще большей убежденностью защищать завоевания нового политического мышления. Оно восстает против кабинетного решения проблем мировой политики, когда от их обсуждения были отстранены народные массы, которым оставалось сполна расплачиваться за все беды. Прошлому не должно быть повторения.
Леонид ШИНКАРЕВ.
«Известия», 20.08.1989
Резонанс: «Это было в Праге»
А что же наша пропаганда? В 1968 году нам внушали, что ввод войск в Чехословакию оправдан стремлением опередить западных немцев, готовых перейти границу... В 1979 году нас уверяли, что, входя в Афганистан, мы упреждаем американцев. Как все похоже!
Как готовилось вторжение в Чехословакию
В последнее время в распоряжение чехословацких специалистов поступили документы, содержащие не известные до сих пор данные о подготовке интервенции пяти стран Варшавского Договора в 1968 году. Они предоставлены прежде всего польской и венгерской сторонами. Влиятельная независимая газета «Лидове новины» опубликовала в связи с этим беседу с ученым секретарем комиссии правительства ЧСФР по анализу событий 1967—1970 годов МИЛОШЕМ БАРТОЙ. Приводим ее с некоторыми сокращениями.
Москва-68: Выход на площадь.
Рассказ бывшего диссидента, а ныне процветающего американца
Statistics: 48
Преображение националиста
Бывший идеолог крайне правых – о разочаровании в империи, монархии и православном фундаментализме