«Этот «Боинг» сбил я»
На нашей памяти — южнокорейский самолет, сбитый над Сахалином. Но пятью годами ранее был инцидент в районе Мурманска. Впервые об этом рассказывает генерал-полковник авиации Владимир Царьков.
20 апреля 1978 года южнокорейский «Боинг-707», атакованный советскими истребителями, приземлился на лед озера Корпиярви под Кандалакшей. Снимок публикуется впервые.
— Владимир Георгиевич, как получилось, что вы, боевой летчик, перешли на строевую, командную должность?
— После академии переучился на «МИГ-25», тогда эти машины только начали поступать в войска, и полк наш первым в Вооруженных Силах переучился. Затем такое перемещение: замкомандира соединения по авиации и — совершенно неожиданно — был назначен на новую должность. Такое решение принял тогдашний главком Маршал Советского Союза П. Ф. Батицкий. У меня большие сомнения были — не высоковато ли? Но Батицкий, зная о том, что Войска ПВО готовятся принимать на вооружение «МИГ-25», а у меня опыт к тому времени все-таки уже был, решил, что я справлюсь.
И вот в 76-х году приезжаю в полк, и с заместителем командира полка по политчасти подполковником Кияном мы делаем один вылет на спарке. Удачно. Перед вторым вылетом я ему говорю: «Будешь взлетать сам, я проконтролирую». Начали мы разбег, вот-вот самолет должен оторваться от бетонки, и вдруг начинается какая-то чертовщина, дикая тряска, машину кренит, она опускает нос, и я понимаю, что Киян, когда мы были еще на полосе, убрал шасси, и что сейчас мы несемся на фюзеляже. Как мог опытный летчик, инструктор совершить такую ошибку? Для меня это до сих пор загадка.
Откровенно говоря, тогда я подумал о том, как бы заживо не сгореть. Катапультироваться не собирался. Летчики вообще катапультироваться терпеть не могут, ну разве что в самом крайнем случае. Но надо было подготовиться к эвакуации, и я стал открывать фонарь, чтобы его не перекосило и не заклинило. Только я его аварийно сбросил, как тут же сработала система катапульта.
По-моему, по тем временам это было рекордное катапультирование: с земли, при скорости 98 километров в час. Вылетаю из кабины и вижу, что несет-на бетонку. А в голове одна мысль: шлепнусь сейчас об асфальт, и хоронить придется с закрытой крышкой. Я руки вперед выставил, чтобы как-то лицо прикрыть, и тут хлопок: парашют сработал. «Ну, — думаю, — живой...»
Приземлился, кричу: «Как Киян?!» Нормально, говорят. Я самолет по-быстрому осмотрел и пошел звонить командующему, генерал-лейтенанту авиации Владимиру Сергеевичу Дмитриеву.
Вгорячах не заметил, не почувствовал боли, а потом скрутило. На самолете отправили меня в госпиталь. Врачи поставили диагноз: компрессионный перелом позвоночника.
Вечером прилетели ко мне командующий, начальник штаба, махнули мы тайком по рюмке коньяку, поддержали они меня, успокоили, но на душе все равно было тяжело. У нас ведь как: надо назначить виновника. Я после этого ЧП ходил в виновниках около года, только потом разобрались наверху, и мне даже сказали, что действовал я правильно — летчика спас и самолет совсем не загубил. Но это было сказано год спустя, а поначалу хотели уволить из армии по состоянию здоровья, о полетах не могло быть и речи.
В госпитале я пролежал два месяца, было время подумать о многом, в том числе, как сейчас модно говорить, — о социальной защищенности. Ну уволили бы — достаточно молодого и почти здорового человека. Выслуги к тому времени не очень много, значит, и пенсия была бы небольшой. Дочь в институте учится, сам знаешь, какая у студента стипендия, сын — в военном училище, тоже хочется помочь, жена не работает — она вместе со мной полтора десятка гарнизонов поменяла, детей растила. Как жить?
Сейчас, когда в Верховном Совете СССР будет обсуждаться закон об обороне, надеюсь, народные депутаты решат проблему защищенности и военных и их семей. Служба в армии и в мирное время — служба риска. Рискуя собой во имя государства, человек должен знать, что государство его не бросит в трудную минуту, как выжатую тряпку. Сегодня же — сплошь и рядом. Офицер, прослуживший тридцать лет, не имеет крыши над головой — куда это годится?!
— Владимир Георгиевич, не кажется ли вам, что с сокращением армии, с выводом дивизий из Чехословакии, Венгрии, а впоследствии Германии и Польши, мы только умножаем эту проблему?
— Я считаю, что одностороннее сокращение и вывод войск не до конца продуманы. Раз уж мы не смогли спрогнозировать развитие ситуации в мире и, в частности в Восточной Европе, надо было, на мой взгляд, хотя бы четко определиться по выводу войск. Дивизии приходят, есть военные городки, есть казармы для солдат и парки для боевой техники, а офицерам, прапорщикам и их семьям жить негде. И люди, устав от того, что в их жизни всегда есть место подвигу, пишут рапорты, пытаются уволиться из армии. Причем, увольняется младшее звено: от лейтенантов до капитанов, а ведь это будущее армии. На мой взгляд, нужна государственная программа по решению этой проблемы. Ведь вывод только-только начался, завтра-послезавтра эта проблема станет во весь рост, и одному Министерству обороны с ней не справиться.
— Но вернется в госпиталь. Прошли два месяца...
— Я ушел в отпуск, а затем получил назначение на строевую, уже впрямую не связанную с авиацией должность командира соединения. Судьба меня опять ждала — в апреле 1978 года в зоне ответственности моего соединения южнокорейский «Боинг-707» нарушил воздушное пространство СССР.
Тот день, 20 апреля 1978 года, я очень хорошо помню. Нормальный был, рядовой день. Я чуть раньше обычного приехал домой, но за годы службы уже привычка выработалась: от телефона далеко не отходить. Кстати сказать, когда командовал Московским округом ПВО, то изредка вырывался в театр, который очень люблю. И тогда дежурный по штабу округа и оперативный дежурный, и мой порученец не только знали, в каком я театре, но и ряд, и место. Как вы понимаете, это не моя отличительная черта, так поступают все командиры — от главкома до командира полка. Иначе нельзя, это не прихоть, а закон службы в Войсках ПВО.
Так вот, только я шинель снял, звонит оперативный дежурный и докладывает: нашими радиотехническими войсками обнаружено воздушное судно. Идет на высоте десять тысяч метров курсом 180 градусов, прямиком на Мурманск. Самолет в тот момент был еще за границей, поэтому я передал дежурному, - чтобы «эн-ша» (начальник штаба), который был на КП, разобрался, принял решение, а сам вызвал машину. На душе было что-то неспокойно, предчувствие какое-то, хотя за годы службы на Севере я привык к тому, что самолеты НАТО, взлетающие, скажем, с баз в Норвегии, нас постоянно держат в напряжении. Идет «СР-71» (очень они любили делать это во время наших праздников) почти по «ленточке», по границе то есть, что называется «на грани фола», а самого фола нет, есть нарушение госграницы на километр — три. Поднимаем истребители ни перехват — натовец уходит. Словом, было время привыкнуть к фокусам, во здесь, чувствую, что-то иное.
Приехал на КП, жачалъикк штаба докладывает: с ЦКП (Центрального командного пункта Войск ПВО) огонь зенитнымн ракетными войсками открывать запретили. А самолет тем временем входят а наше воздушное пространство.
«Пропал самолет «Боинг-707», следовавший по маршруту Париж — Токио с посадкой для дозаправки на Аляске.
В 19.51 самолет находился над Северным полюсом на связи с Буде. На борту 96 пассажиров и 16 человек экипажа».
(Агентство Ассошиэйтед Пресс. 1.05.21 апреля)
Мы подняли двух перехватчиков. Погода была простая, но в тот момент флот проводил учения, и мы даже поначалу полагали, что это их самолет. Я принял решение посадить все самолеты, не участвующие в перехвате, есть такая команда: «ковер».
Начали мы его принуждать. Есть специальные международные сигналы для этого. Летчик покачивает крыльями и делает разворот в сторону аэродрома, пилот-нарушитель обязан за ним следовать. Уже была установлена у меня прямая связь с истребителем, и летчик доложил, что на его команды нет никакой реакции. Я ему говорю: «408-й, так ты, может, за два километра от него крыльями качаешь?» А он кричит — все ж на нервах: «Я ему хвост со звездой в форточку засунул, а он морду отворачивает!»
События разворачивались уже в районе Кандалакши, финская граница рядом, и самолет стал изменять курс, начал уходить. Оставалось на принятие и выполнение решения шесть минут. Представьте мое состояние: экипаж наши команды не выполняет, хотя все прекрасно видит. Какая начинка у самолета-нарушителя мы не знаем, но знаем, что это «Бойнг-707», знаем, насколько совершенна на «Боингах» система навигационного оборудования, то есть летчик заблудиться не мог... Я доложил командующему, что принял решение самолет уничтожать, Дмитриев решение утвердил. Перехватчик выполнил атаку с пуском ракеты, и «Боинг» пропал с наших экранов.
«Советские истребители открыли огонь по южнокорейскому лайнеру, вторгшемуся на территорию СССР. На борту самолета было 110 человек, 2 из них погибли и 2 ранены, национальность не сообщается.
Южнокорейские специалисты заявили, что не исключают возможности похищения самолета, а японские — полагают неисправность навигационной системы».
(Радиостанция «Свобода». 5:38, 22 апреля).
Я приказал летчику сделать круг над местом возможного падения самолета — уже стемнело, и пожар было бы далеко видно. Но летчик ничего не обнаружил. Мы подняли вертолеты, и вскоре стало известно: «Боинг» сумел-таки приземлиться на лед озера Корпиярви. Ну, естественно, подняли по тревоге части. На ближайшем аэродроме подготовили спирт, дрова. Пассажиров разместили в Доме офицеров, дали теплую одежду. К счастью, большинство людей остались живы, погибло двое.
Я еще не знал всех подробностей, когда позвонил из Москвы тогдашний главком ПВО: «На какое расстояние самолет нарушил советскую границу?» Я отвечаю: «На сто пятьдесят километров, товарищ маршал». «Вы будете уволены, генерал»,— и повесил трубку, тут мне наши радисты приносят радиоперехват: объявлен розыск южнокорейского «Боинга». На борту — сто пассажиров, летят из Парижа в Токио. И опять звонит главком. Я докладываю о радиоперехвате и слышу в ответ: «Вас будет судить международный трибунал, генерал». Конечно, я понимал нервозность главкома в тот момент, ведь ответственность перед руководством страны лежит на нем, но и тогда, и сейчас я не сомневаюсь, что поступил правильно.
— Владимир Георгиевич, ну а если бы вы не сбили «Боинг», дали ему уйти?
Царьков в ответ недобро усмехнулся:
— Погоны бы с мясом вырвали, и правильно бы сделали.
«Русские очень «чувствительны» в вопросе безопасности в районе Мурманска, находящегося около финской и норвежской границы. Мурманск является базой крупнейшего из четырех советских военных флотов.
Остается загадкой: что делал южнокорейский лайнер за 1000 миль к востоку от разрешенного маршрута?»
(Корреспондент агентства Рейтер. 14:00, 22 апреля).
— И что же было дальше?
— Стали разбираться. Пилотом оказался опытнейший летчик, боевой, воевал в Южной Корее. Самолет он посадил мастерски, ему ведь левый консоль по первый двигатель отрубило. Он не мог заблудиться. Учитывая и его опыт, и погоду, рельеф местности, навигационное оборудование, и то, что он ясно видел: краснозвездные истребители принуждают его к посадке. Это все равно, что днем на часового идти и делать вид, что не слышишь крика: «Стой!» Это была провокация, причем приуроченная к визиту президента США в СССР и к нашим крупным войсковым учениям. Схема-то простая: «Боинг», нарушая границу, заставляет нас приводить войска в боевую готовность, а в это время со спутника или с самолета-разведчика, допустим, «РС-135» ведется разведка.
— Владимир Георгиевич, понимаю, что ворошить пережитое не хочется, но все-таки: как было с Рустом?
— Честно говоря, я бы предпочел на эту тему не разговаривать. Кажется, и время уже прошло, но как вспомнишь тот день — начинает саднить сердце. Не хочу оправдываться, но я был назначен на округ в середине мая, то есть командовал к тому моменту дней десять, не больше. И находился в поездке, знакомился с частями. Когда мне передали, что легкомоторный самолет из ФРГ приземлился на Красной площади, я не поверил. И до сих пор не верю. Самое обидное, что, если говорить в целом, то самолет-нарушитель можно и должно было посадить. Генерал-майору Г. Кромину, в чьей зоне ответственности находилась «Сессна», докладывали о самолете. Но он оказался внутренне не готов к принятию решения Кромин пытался убедить себя, да и наш Московский округ, что это метеообразования, птицы. Конечно, сыграло свою роль и то, что не разрешается открывать огонь по транспортным, пассажирским самолетам, а «Сессна» самолет не боевой, и то, что постоянно случаются поползновения к нарушению границы, когда граница нарушается на минуту, три, пять, — все это приучает или, вернее сказать, отучает от умения принять решение. Кромин обязан был доложить главкому о нарушителе — он этого не сделал. Ясное дело, главком принял бы решение о принуждении «Сессны» к посадке. Вместо этого генерал Кромин пытался убедить себя, что это не нарушитель. И убедил, доложив на ЦКП (Центральный командный пункт Войск ПВО) о самолете — нарушителе режима полетов. То есть как о советском самолете, вылетевшем без предварительной заявки.
Кстати. Сохранились запись разговора Кромина с летчиком, поднятым дли опознавания самолета-нарушителя. Вот как приводит ее историк Войск ПВО полковник Е.Климчук.
«Летчик: Вижу спортивный самолет белого цвета. Жду команду.
Кромин: Может, это наш самолет? Из ДОСААФ? Уточните.
Летчик: Нет. Самолет европейской марки. Какая будет команда?
Кромин: А вы внимательно присмотритесь. Уточните. Ошибки быть не должно.
Летчик: Поздно. Спортивный самолет остался далеко позади. Захожу на второй круг».
И далее продолжает полковник Е. Климчук: «Оперативный дежурный ЦКП генерал-майор С. Мельников, получив сообщение из Ленинграда, хотел было сразу доложить о нем главкому, но замешкался. А затем забыл, хотя Колдунов дважды был в этот день на ЦКП и справлялся о воздушной обстановке. Мельников надеялся, что Московский округ ПВО разберется с нарушителем сам, и дал команду снять эту цель с оповещения на ЦКП».
— Владимир Георгиевич, рассказ Клнмчука верен?
— Да, за исключением, быть может, каких-то частностей. Не снимая вины с округа и дежурного по ЦКП, еще раз хочу сказать: именно нерешительность, неготовность Кромина к принятию решения обернулась таким моральным ударом и по войскам, и по престижу нашей страны.
— Но если отбросить в сторону эмоции, пролет Руста, очевидно, вскрыл и какие-то недостатки в системе построения противовоздушной обороны?
— ПВО — вещь очень дорогостоящая. Думаю, со мной согласятся специалисты, строится она не для борьбы со спортивными самолетами. Помните, в Париже в течение нескольких суток над городом летал хулиган? Правительство Франции тогда приняло решение противовоздушную оборону не задействовать — это дело полиции. Но это — преамбула в ответу. Действительно, недостатки были выявлены. И я рад, что на заседании Политбюро, посвященном пролету «Сессны», большинство членов Политбюро не поддались эмоциям, выслушали наши соображения, оказали помощь. Но проблемы все еще остаются. Особенно заботит сельхозавиация, авиация ДОСААФ. Связи с их аэродромами у нас по-прежнему нет, а летают они на малых высотах, без системы опознавания «свой-чужой». Для истребительной авиации такие самолеты не помеха, а вот для ПВО. - Словом, проблемы еще есть.
— Вы не могли бы назвать самую острую? Что больше всего беспокоит руководство Войсками ПВО?
— Отвечу, не задумываясь. Главная — моральный дух и быт. Войска ПВО тяжелее других видов Вооруженных Сил болеют болезнью, имя которой неустроенность. Понятно почему — многие годы над войсками экспериментировали: то раздавали общевойсковым округам, то сводили вновь. Волюнтаризм, с которым руководили нашей армией, в ПВО проявился особенно ярко. Ну, а потом ведь радиолокационные роты, посты, отдельные зенитные ракетные дивизионы стоят вдали от больших городов, в глуши. Как говорится, удобства во дворе. Солдаты так живут два года. Офицеры, жены, дети — по многу лет. Я внимательно слежу за дебатами в Верховном Совете СССР и вижу, что депутаты потихоньку начинают осознавать всю остроту накопившихся в армии проблем и то, что одному Министерству обороны их решить не под силу.
— Владимир Георгиевич, что вы думаете о создании профессиональной армии?
— Уверен, мы придем к такой армии. Один пример, примитивный: мы, быть может, вдвое больше теряем на ремонте техники, выходящей из строя по вине солдат и сержантов, чем экономим на призыве. Но надо все посчитать.
Меня как-то не убеждают расчеты ни тех, кто против профессиональной армии, ни тех, кто «за». Такое впечатление, что приводятся только те цифры, что выгодны в споре. Но так подходить к решению задачи государственной важности по меньшей мере несерьезно. И еще хотел бы сказать. Профессиональная армия была на Руси всегда. Начиная от дружины киевских князей до полков Петра. Народное ополчение собиралось только, когда беда стояла на пороге. В мирное же время Россию охраняли профессионалы.
Беседовал А. КРАЙНИЙ. (Наш спец. корр.).
«Комсомольская правда», 19.06.1990
Statistics: 86
Солдат ребенка не обидит?
На пресс-конференцим главный военный прокурор — заместитель Генерального прокурора СССР генерал-лейтенант А. Катусев, говоря о состоянии воинской дисциплины и правопорядка в армии и на флоте, отметил, что за прошлый год преступность выросла на 14,5 процента.