Берлинcкая стена
Это станция под тем же названием «Фридрихштрассе», причем тройная — две линии эс-бана и у-бан, то есть метро. Здесь очередь, по-немецки спокойная, без толкотни и скандала, но ощутимо медленная: мне лично она обошлась минут в сорок. Очередь оттого, что при входе на станцию — проверка документов. Если не задержат, то какую линию дальше ни выбери, в какой поезд ни сядь, следующая остановка будет за Стеной, на Западе.
КАК ОНА ВЫГЛЯДИТ
РИСКНУ предположить, что для большинства советских туристов в Берлине Стена как была, так и осталась понятием полуабстрактным и незанимательным. Допустим, приехали вы поездом на Восточный вокзал, вышли на привокзальную площадь. Слева вдалеке проглядывается светло-серый, почти белый забор. Высокий забор, капитальный, ухоженный. Но откуда вам знать, что это и есть Стена?
А если вы предпочли самолет, то путь ваш из аэропорта Шёнефельд к центру почти неизбежно проляжет по Мюленштрассе, той самой, что видна от вокзала. И забор будет сопровождать вас на протяжении километра, если не более. Тротуар и параллельно ему забор. А что за забором — неизвестно.
Даже у Бранденбургских ворот, куда вас привезут обязательно и где так или иначе упомянут, что дальше - Стена, она, скорее всего, не произведет на вас впечатления. Или неровен час, чуть-чуть понравится. Очень она здесь декоративна, оттеняет тяжелые колонны наподобие театрального задника. И рейхстаг по-за Стеной тоже воспринимается как часть декорации. Потому что он величественно одинок, другими зданиями не стиснут. Кроме него, из-за Стены выглядывают лишь купы деревьев парка Тиргартен да небо.
И с западной стороны к Стене тут можно приблизиться вплотную, потрогать ее рукой, оставить на ней автограф. Что многие и делают. Достают из кармана баллончик с краской и кто во что горазд. «Я люблю! Грета». «Свободу порабощенным народам». «Мы все дышим одним воздухом». Или вовсе без затей: «Здесь был Джанни из Вероны». Художествовать тем проще, что полиция не вмешивается: построена Стена целиком и полностью на территории ГДР и является ее суверенной собственностью.
Нет, не всегда западная сторона Стены полыхала всеми цветами радуги, были времена пострашнее. Но в 80-е годы она превратилась для Западного Берлина в туристскую приманку. В Тиргартене, на Фридрихштрассе и Бернауэрштрассе поднялисъ специальные смотровые площадки, чтобы приезжие со всего света могли беспошлинно смотреть на «будни социализма». В ход идут бинокли, подзорные трубы, телеобъективы.
В самый первый приезд в Берлин лет пятнадцать назад я оказался гостем газеты «Дойче лерерцайтунг», Редакция находилась в доме старой постройки, который не предвидя будущего, расположился у самой Стены да еще уперся в нее углом. И из редакторского кабинета на верхних этажах я мог беспрепятственно лицезреть как жизнь по ту сторону Стены, так и конструктивные ее особенности.
С моего наблюдательного пункта мне открылось, что Стена двойная. Бетонная четырехметровая, закругленная по гребню — внутренняя и точно такая же — внешняя. А в широком пространстве между ними — контрольно-следовая полоса, рвы «ежи», караульные вышки, сторожевые псы. Как и положено на серьезной границе.
Позже, в разные годы, меня познакомили со статистикой Стены. Вышек — 210. Укрепленных огневых позиций для круговой стрельбы — 245. Контрольно-пропускных пунктов — в пределах полутора десятков (цифра подвержена колебаниям). Длина Стены, разделяющей два Берлина, — около 46 километров. И еще 114—117 километров (граница настолько извилиста, что все зависит от методики измерения), изолирующих Западный Берлин от сопредельных округов ГДР.
В недавней, летом 1989 года, командировке я пересекал Стену в общей сложности шестнадцать раз — восемь раз туда и восемь обратно. Как правило, одним и тем же маршрутом, через КПП Фридрихштрассе— Циммерштраесе, более известный под англоязычным прозвищем «Чекпойнт Чарли». Вроде бы когда-то, в 45-м, командовал этим КПП на стыке американской и советской зон сержант не то капрал по имени Чарли, так и пошло. Нынешние преемники Чарли всем своим видом и поведением подчеркивают, что проезжающие-проходящие не представляют для них ну просто ни малейшего интереса. Да и пограничники ГДР к машинам советских дипломатов и журналистов, аккредитованных в Берлине, не придираются. опознают их по номерам. Процедура пересечения Стены на такой машине буднична, как прогулка в соседний квартал, и занимает минуту, от силы две-три.
Но вот однажды я решил поступить иначе и, отказавшись от машины, направился по Фридрихштрассе пешком — и не на юг, а на север. Секрета тут нет, хоть указателей тоже нет: рядом со станцией эс-бана, городской электрички, расположен стеклянный, ярко освещенный по вечерам павильон. Это станция под тем же названием «Фридрихштрассе», причем тройная — две линии эс-бана и у-бан, то есть метро. Здесь очередь, по-немецки спокойная, без толкотни и скандала, но ощутимо медленная: мне лично она обошлась минут в сорок. Очередь оттого, что при входе на станцию — проверка документов. Если не задержат, то какую линию дальше ни выбери, в какой поезд ни сядь, следующая остановка будет за Стеной, на Западе.
Когда-то, а точнее — 28 лет назад, транспортная сеть Большого Берлина была единой, линии эс-бана и у-бана пронизывали город насквозь до дальних окраин. Стена разорвала все, что продумывалось и строилось десятилетиями, напополам, если не на клочки. И, боюсь, даже не все берлинцы пом-нят, что на главной площади города — Александерплатц наряду с двумя действующими станциями метро была еще и третья, в направлении на Райникендорф и Нойкёльн. И были станция «Унтер-ден-Линден» у Бранденбургских ворот, и две станции «Потсдамерплатц», и добрая дюжина других.
Впрочем, почему «были»? Никуда они не делись, мне довелось увидеть их почти все в натуре. Расположенные в центре столицы ГДР, они сохранились как элементы западноберлинской транспортной схемы. Не верится, но факт: они не захламлены, даже названия уцелели, только на платформах ни души, лампы ..притушены и поезда скользят мимо без остановки. Выходы на поверхность забраны стальными щитами либо аккуратно заложены бетонными блоками. Подземная разновидность Стены.
КАК ОНА СТРОИЛАСЬ
ЭТО ПРОИЗОШЛО в ночь на 13 августа 1961 года. Еще накануне, в субботу, можно было запросто отправиться из одной половины Берлина в другую на метро, на машине, велосипеде, а то и пешком по любой из восьми десятков подходящих улиц. С любой мыслимой целью — в кино, на выставку, в ресторан или пивную, на рынок, в гости к знакомым. Правда, деньги в двух половинах города ходили разные, но к этому привыкли. В иные и особенно праздничные дни границу в обоих направлениях пересекали до полумиллиона человек.
И вдруг в воскресенье утром — ферботен, запрещено. Нет, Стена не сразу поднялась во весь свой современный рост, не в одночасье усложнилась всякими вспомогательными сооружениями. Процесс был длительным, он прослеживается по документам и фотографиям, благо на стыке двух Берлинов, в точке, причудливо увековечившей имя капрала Чарли, есть не только КПП, но и музей. Очень посещаемый и впечатляющий.
Здесь собрана, кажется, вся боль разделенного города. Лица зданий, улиц и площадей, сохранившихся только в изображениях: там, где они были, прошла Стена. И лица людей, в самых разных психологических состояниях, по свежим следам событий. И самые невероятные ухищрения тех, кто решил во что бы то ни стало обмануть Стену и одолеть ее: подкопы и подрывы, тайники в автомашинах, самодельные дельтапланы, фальшивые мундиры и паспорта. Все это правда, доподлинная и без обмана. Но — вся ли правда?
Эмоции исказили ретроспективу и не дали устроителям разобраться, что Стену-то возводили задолго до 13 августа 1961 года.
Начать с того, что после окончания войны разделение Берлина на оккупационные зоны не было обязательным, предлагались и другие, похоже, более мудрые варианты. Генерал Эйзенхауэр, например, советовал отказаться от совместной оккупации Берлина, а центральные контрольные органы четырех держав разместить в специальном городке меж Саксониней и Тюрингией, неподалеку от Гёттингена. Если бы «план Эйзенхауэра» был принят, город остался бы единым и «берлинский вопрос», вероятно не возник бы вообще.
Но он возник, и скоро. Как только жизнь в советском секторе Берлина (8 городских районов) и западных секторах (12 районов) потекла по разным экономическим и политическим принципам, стали обнаруживаться все более резкие несогласий и противоречия. Да и могло ли быть иначе: решения Ялтинской и Потсдамской конференций, определявшие послевоенную судьбу Германии, истолковывались по-разному, коменданты секторов сплошь и рядом не понимали друг друга. А тут подоспела «холодная война» с ее своеобразной, под стать коммунальной кухне, логикой — чем хуже, тем лучше, — и позиции сторон, в частности насчет Берлина, размежевались до конфронтации.
Первый берлинский кризис разразился в 1948-м, при Сталине, второй — тринадцать лет спустя, при Хрущеве. Была ли между кризисами разница? Безусловно — да, но сегодня важнее разглядеть и осмыслить, не в чем различие, а в чем сходство.
В обоих случаях подоплека кризисов была не чисто политической, но и экономической. Наличие в одном городе двух экономик оборачивалось острым соперничеством валют, и тут уж в условиях открытой внутригородской границы не помогали никакие сердитые распоряжения: западная марка «не слушалась». Ее соперница - марка советской зоны, а затем марка ГДР — становилась по законам рынка объектом игры на понижение, отступала и обесценивалась. Открытая граница подстегивала спекуляцию, контрабанду, переманивание рабочей силы, А как бороться с непослушанием, все равно — людей или денег?
Но существовали ли тогда иные решения? Сегодня вроде понятно, что состязание с рыночной экономикой мерами принуждения не выигрывается. Однако это сегодняшний взгляд, и то побеждающий еле-еле. Что в 48-м, что в 61-м подобный взгляд мог возникнуть лишь на уровне ереси, приниматься в расчет и тем более влиять на политику он не мог.
Нельзя сказать, чтобы в предкризисных ситуациях советская дипломатия вела себя пассивно, бездеятельно, чтобы не выдвигала предложений, нацеленных на их преодоление. Были даже не предложения, а развернутые программы: в 48-м — скорейшее заключение мирного договора с Германией и создание на немецкой земле единого независимого демократического государства, в 61-м — конфедерация двух уже существующих государств, ГДР и ФРГ, с одновременным превращением Западного Берлина в демилитаризованный вольный город. Причем программы эти были вполне добротными, и, как принято было выражаться, отвечали чаяниям всех миролюбивых сил. Но выдвигались они в духе своего времени, бескомпромиссно и безальтернативно.
Встречные предложения отметались с порога, их заносили в разряд происков империализма, кои надлежало не столько анализировать, сколько разоблачать. Что ж удивительного, если переговоры, где стороны выступали с жестко конфронтационных позиций, не предотвращали кризисы, а поощряли их!
И опять тот же вопрос: а могло ли быть иначе? Сегодня думается, что возможности политического диалога были далеко не исчерпаны и прибегать к силовым решениям не было нужды. Однако оба кризиса и их последствия принадлежат своему времени, а не нашему. Не только при Сталине, но и в конце 50-х — начале 60-х годов самая мысль о пагубности конфронтации и предпочтительности компромисса еще не вызрела, оставалась за рамками политической культуры.
Свою отнюдь не примиренческую роль в баталиях «холодной войны» сыграли и Уинстон Черчилль, и Джон Фостер Даллес, и особенно Конрад Аденауэр. Один из «отцов-основателей» ФРГ, ее бессменный канцлер на протяжении многих лет, он последовательно противостоял любым планам германского урегулирования, кроме собственных. А собственные его планы включали пересмотр Потсдамских соглашений, «воссоединение» страны в границах 1937 года с насильственным включением «восточной зоны» в состав Федеративной Республики, а в качестве первого шага — провозглашение Западного Берлина «островной землей» ФРГ и использование его как плацдарма против ГДР.
По меньшей мере дважды, в 1953 и 1956 годах, канцлер грубо вмешивался во внутренние дела «отколотой части фатерланда», поддерживая контрреволюционные мятежи. Западный Берлин стал средоточием активной деятельности разведслужб, в открытую, рассматривался как база для будущей «армии вторжения», «фронтовой город», «заноза в теле ГДР».
И теперь самая пора упомянуть о третьей характерной черте, объединяющей оба берлинских кризиса, невзирая на происшедшую между ними смену эпох. О чрезвычайно слабом освещении этих кризисов в нашей отечественной печати. Не слишком четко помню, чем увлекались газеты в 48-м: мне было всего шестнадцать. Зато темы и настроения 61-го живы в памяти, словно это было вчера. Эйфория по поводу успехов в космосе. Непрерывные заверения в том, что вот-вот «догоним и перегоним» и во всем остальном. Наконец, умозрительная программа на двадцатилетие, пообещавшая, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме. На таком фоне безрезультатная июньская встреча Хрущева и Кеннеди в Вене выглядела эпизодом частным и незначительным.
А кульминация года наступила не в июне, когда высокие гости Вены расстались, недовольные друг другом, и даже не в августе, когда родилась Стена, а в октябре. И не в Кремле, не на XXII съезде, принимавшем несбыточную программу, а у Бранденбургских ворот и на Фридрихштрассе, где советские и американские танки сошлись у самой границы, нацелив пушки лоб в лоб. Это продолжалось двое суток, но об этом у нас тоже почти не писали. Съезд гремел овациями и здравицами, а мир, неведомо для большинства делегатов, висел на волоске. Из-за того, быть ли Берлину единым или разъединенным. Быть ли Стене.
И вот что поучительно по большому счету. Как только на смену конфронтации и кризисам пришла разрядка, пусть еще недолгосрочная и неглубокая, оказалось вполне возможным договориться и о Западном Берлине, и о многом другом. Четырехстороннее соглашение по Западному Берлину от 3 сентября 1971 года проложило путь к подписанию через год с небольшим договора об основах отношений между двумя германскими государствами, открыло полосу широкого дипломатического признания ГДР со стороны западных держав. Тем самым был завершен целый период послевоенного развития, положение в Центральной Европе стабилизировалось на четких взаимоприемлемых договорных началах.. Однако вплоть до 1971 года и даже позже Стена продолжала расти, фортифицироваться, приобретать свой завершенный вид.
КАК БЫТЬ ДАЛЬШЕ
В 1988 ГОДУ некто Джон Раннингс, судя по всему, пенсионер из бывших ковбоев, оседлал Стену, как мустанга, и, орудуя кувалдой, отбил сверху здоровенный кусок, не меньше чем на пол пуда. Надо ли пояснять, что затеял он это на внешней Стене, обращенной к Западному Берлину, и не забыл оповестить репортеров. Фотоснимки, запечатлевшие действо во всех подробностях, и сам добытый в поте лида трофей выставлены теперь в «Музее Чекпойнт Чарли».
В Раннингса не стреляли, хотя, наверное, имели право. Дали старику натешиться, притомиться и слезть по доброй, воле, а затем деловито восстановили разрушенное. И, на мой взгляд, он добился эффекта даже не мизерного, а, по существу, обратного. После ударов его кувалды Стена как бы еще окрепла и подросла: ведь если бы она отжила свое, ее бы просто никто не трогал...
На следующий год Стену посетил другой американец, президент Рональд Рейган. Поднявшись на смотровую площадку и театрально простирая руку на восток, он воскликнул: мистер Горбачев, докажите приверженность разрядке, сломайте Стену! Обращение было не по адресу.
В мае 1989 года вице-президент западноберлинской палаты депутатов Хильде Шрамм, открывая очередное заседание, отказалась произносить традиционную вступительную формулу-клятву: «Мы выражаем нашу несгибаемую волю, чтобы пали стены...» Был изрядный скандал, одни депутаты грохнули аплодисментами, другие покинули зал. В конце концов председатель палаты Юрген Вольрабе восстановил порядок, зачитав клятву, но призвал парламентариев, задуматься, не устарела ли она.
— Понимаете, — горячо говорила Хильде Шрамм, принимая меня в своем парламентском кабинете в Шёнебергской ратуше, — я всей душой за то, чтобы Стены не стало. Но фальшивые формулы времен «холодной войны» лишь укрепляют ее. Если мы действительно хотим построить новый «общеевропейский дом», надо всячески избегать взаимных попреков и обличительных речей. Нужны не речи, а конкретные шаги навстречу друг другу...
— Хильде права. - продолжил тему видный западноберлинский журналист Петер Бендер. — За недлинную свою историю наш город чем только не был: объектом борьбы великих держав, помехой для ГДР, обузой для ФРГ, символом переднего края для обеих систем. А ныне островное положение Западного Берли на позволяет ему стать уникальным по своим возможностям мостом между Востоком и Западом...
Особенно важно, что Шрамм и Бендер — не донкихотствующие одиночки. Новые веяния приобрели серьезных сторонников в деловых кругах и были закреплены в программе западноберлинского сената нового состава (сенат осуществляет здесь не законодательную, а исполнительную власть, это правительство). Правящий бургомистр (то есть премьер-министр) Вальтер Момпер подчеркнул, что сенат намерен вести активный политический диалог с руководством ГДР, назвал и первоочередные направления сотрудничества: экология, кооперация между предприятиями, совместное планирование городского хозяйства, упрощение пограничных формальностей, создание в ГДР отелей и лагерей для отдыха западноберлинцев на каникулах и в выходные дни.
Ну, а что в ГДР?
Есть уверенное впечатление, что программу, предложенную сенатом, здесь встретили без былой подозрительности, а по-добрососедски, с готовностью помочь да и собственной выгоды не упустить. Исчезли набившие в прошлом оскомину каждодневные напоминания о «недругах у порога», исчезают и запальчивые, но не слишком достоверные утверждения, что-де уровень жизни по эту сторону Стены выше, чем по ту. Довелось выслушать — подчеркиваю, в столице ГДР — и несколько конкретных идей, которые, если воплотить их в жизнь, могли бы очень существенно изменить городской политический климат, придать ему современные контуры. Например:
восстановить движение по «внутреннему кольцу» эс-бана, прерванное в 1961 году, — наладить контроль несложно;
разгрузить КПП на станции «Фридрихштрассе», открыв ему в помощь еще один-два, хотя бы на Александерплатц;
разрешить автомобильные поездки не только из Западного Берлина в ГДР, но и наоборот, а в срочных случаях и транзит через Западный Берлин на Потсдам, Магдебург и т. д.
Вроде бы частности, а как все изменится! Особенно привлекает проект, авторов которого по их просьбе пока не называю: на границе двух Берлинов, где-нибудь неподалеку от Бранденбургских ворот, возвести общественный и культурный центр с выходами на обе стороны Стены. Разумеется, предприятие такого размаха ни за ночь, ни за неделю не осуществишь. Но какое это было бы убедительное воплощение нового мышления и как много можно было бы сделать именно в таком центре, именно в этой точке для реального строительства «общеевропейского дома»!
Что же касается Стены как таковой, повторяю, если кто-нибудь не усвоил: до последнего миллиметра она построена на территории ГДР и в этом смысле была и остается ее суверенным делом. Хорошо известна точка зрения правительства этой страны, которое вполне определенно заявляет, что Стена должна существовать до тех пор, пока будут сохраняться причины, приведшие к ее сооружению, пока будут раздаваться призывы высокопоставленных лиц на Западе к восстановлению германского рейха в границах 1937 года. И не слышать этот голос означает не считаться с реальностями. Строили Стену много лет, и до, и после 1961 года, строили с обеих сторон. Так же постепенно должен происходить и ее демонтаж.
Этот процесс, собственно уже начался — а завершится тогда, когда конфронтация двух систем безвозвратно отойдет в прошлое и люди планеты, берлинцы в том числе, научатся полностью доверять друг другу. А может, мелькает мысль, зря Хильде Шрамм обрушилась на старую клятву? Может, в новых условиях в клятве этой обнаруживаются оттенки каких не предвидели составители? Потому ведь Стена и выросла, потому и стала символом, что стенами, большими и малыми, был исполосован весь мир.
Р. S. Эта статья была уже совсем готова, когда в английской «Санди телеграф» я прочел мрачное пророчество профессора Нормана Стоуна. Пророчество таково: осуществление идеи «общеевропейского дома» и крушение стен в Европе чревато немедленным появлением новой стены — вдоль всей Атлантики, между Старым и Новым Светом. Не способно, мол, человечество жить без стен и «железных занавесов» — не в одной части мира, так в другой. Можно и не пробовать, все равно ничего не получится.
Совершенно точно сказал правящий бургомистр Западного Берлина Вальтер Момпер: «берлинскую стену» надо ликвидировать прежде всего в сознании людей.
Олег БИТОВ, специальный корреспондент «Литературной газеты»
«Литературная газета», 23.08.1989
Statistics: 25
Отравленные пули
Две версии покушения на В. И. Ленина