Как нас «готовили на войну» с Берией
ДЛЯ ГВАРДЕЙСКОГО зенитного артиллерийского полка, находившегося в подмосковном поселке, день 20 июня 1953 года шел, как обычно, по установленному распорядку.

В штабе толпились старшины батарей с разными требованиями. Писарь, ефрейтор Нигматуллин, стучал на машинке одним пальцем очередное донесение. Я, замещавший в то время командира полка, уехавшего в отпуск, составлял план штабных тренировок на предстоящий месяц.
Труба просигналила обед. Батареи строем направились в столовую. Пошел перекусить и я. Успел съесть тарелку борща, как зазвонил телефон внутренней связи.
— Товарищ гвардии подполковник! — услышал я голос дежурного, старшего лейтенанта Матуса. — Вас срочно требуют к аппарату сюда, на КП.
Чертыхаясь в адрес неведомого начальника, натягиваю сапоги и бегу на командный пункт. Что означает этот срочный вызов? Беру трубку прямой связи, докладываю, что прибыл. Через минуту в трубке послышался знакомый голос начальника штаба артиллерии округа полковника Гриба:
— Сейчас же снарядите машину с 30 автоматчиками и тремя офицерами. Всем выдать по полному боекомплекту. Через два часа быть в штабе округа. О выезде доложите!
Команда была готова через полчаса. Солдат взял в полковой школе. И сразу же новое приказание — выслать еще одну машину и тоже с 30 автоматчиками. Интересно, что же все-таки случилось? Между тем новый приказ:
— Развернуть батареи на огневых позициях, действовать по плану боевой тревоги!
Вой сирены привел в движение весь военный городок. Главный пост молчит, никаких донесений о появлении воздушных целей не передает. Из жилых домов бегут офицеры. Солдаты под дружный вскрик «раз, два, взяли...» выкатывают из парка тяжелые пушки.
— Колонну поведу сам, вы остаетесь на КП, — кричу своему заместителю Мищенко.
Получаю новое приказание: объявить боевую тревогу и батареям, находящимся в лагере, на стрельбищах. Отдаю соответствующие распоряжения... Сержант на проходной широко открывает ворота, колонна трогается и почти тотчас же останавливается.
По шоссе мимо нас стремительно проносится головной танк. «Тридцатьчетверка» на большой скорости идет в сторону Москвы, из глушителя вылетает черный дым, пушка и пулемет расчехлены, в открытой башне видна фигура танкиста в шлеме и черном комбинезоне. За ним движется большая колонна машин. Истошый рев моторов, дымный чад, резкий запах солярки. Неужели опять война?
Наконец наши машины выезжают на шоссе. Первая позиция недалеко — десяток километров. Дорога идет мимо двухэтажной дачи, обнесенной высоким забором с рядами колючей проволоки поверх. Ворота ее закрыты наглухо, но кажется, что в глазок кто-то зорко за тобой наблюдает. Более года назад командир дивизии запретил нам ездить мимо этой таинственной дачи. Теперь я посчитал обстоятельства чрезвычайными и повел колонну по «запрещенной» дороге. Неожиданно метров через двести перед головной машиной как из-под земли появляются двое военных. Один — полковник в кителе с погонами войск МВД, другой — молоденький лейтенант в гимнастерке, тоже «малиновый», с автоматом на груди. Низенький, плотный полковник с красным от жары лицом встает поперек дороги, подняв руку:
— Немедленно возвращайтесь в свои казармы. Я уполномочен от имени правительства передать войсковым частям - все приказания отменяются.
И он разводит руки в стороны, показывая, что двигаться дальше можно, только переехав через него.
— Я получил приказ от своего командира и буду выполнять, пока он сам его не отменит, — кричу я.
— Вы ответите за свое преступление! — Полковник свирепеет от бешенства. — Я вас предупреждаю... Немедленно поворачивайте назад в казармы!
И он оборачивается, будто за ним стоит по меньшей мере рота солдат с пулеметами, а не один неуверенно топчущийся лейтенант.
Малиновые пеглицы и полковничьи погоны в те годы могли быть причиной крупных неприятностей, но я действовал строго по уставу и чувствовал себя абсолютно правым.
— С дороги, полковник! Я выполняю приказ. Не то сейчас вызову солдат и уберу вас силой!
Я кивнул водителю, машина тронулась, полковник отскочил на обочину, бессильно грозя кулаком.
Вскоре батарея втянулась на огневую позицию... Объявили боевую тревогу... Все пришло в движение, расчеты снимали пушки с крюков тягачей, закатывали в подготовленные окопы, раздалось тарахтенье подвижной электростанции, у оптической трубы уже стоял разведчик и внимательно оглядывал небо, ожидая увидеть надвигающуюся армаду самолетов. Но голубое небо по-прежнему было абсолютно чистым.
В землянке на КП радист монотонно повторяет «Я Клязьма... даю настройку... раз... два... три». И вот: «Есть связь с Васильком и Ромашкой!» (с КП дивизии и округа). По радио открыто не поговоришь, надо кодировать, но тут телефонист кричит, что есть проводная связь. Взяв трубку, докладываю начальнику штаба артиллерии, что три батареи уже заняли огневые позиции. Слышу — новый приказ:
— На все огневые позиции батарей завезти по полному комплекту боеприпасов. Открыть склады, взять снаряды...
Отмечу: за сутки выполнили огромный объем работы и с задачей справились-таки. А у меня — десятки новых вопросов. Как накормить людей на позициях, пока не завезли продукты и не подготовили очаги? Как снабдить станции питания горючим и заправить автомашины? Смущает полная неопределенность положения. По радио передают самые мирные известия — где-то убирают урожай, плавят сталь, играют в футбол, Клавдия Шульженко поет о любви. А мы заняли боевые позиции около Москвы...
Так (в боевой готовности!) мы проводим три дня. Наконец на третий день с КП округа дают «отбой», и все батареи кроме дежурных, возвращаются в городок...
ТОЛЬКО 2 июля доходит до нас слух, всему причиной был Берия. Его вызвали на Президиум ЦК, куда в установленный срок прибыли генерал К. С. Москаленко и первый заместитель командующего войсками МВО генерал П Ф. Батицкий. Они принимали участие в аресте Берии, впоследствии он был отвезен в штаб Московского военного округа и помещен в бункер, ставший командным пунктом округа. Берию заперли в небольшой комнате. Охрана была сформирована из старших офицеров.
В то время мне дважды пришлось приезжать к генералу Батицкому в штаб Московского военного округа.
Батицкий после ареста Берии принял от генерала К. С. Москаленко, назначенного командующим войсками Московского военного округа, командование округом ПВО.
Первый раз я прибыл в штаб округа вместе с командиром дивизии В. П. Шестаковым в октябре 1953 года. Наша машина, полевой «газик», остановилась на углу. Дальше пошли пешком. Вход в штаб напоминал чем-то известную фотографию Смольного в 1917 году. На пло щадке с колоннами стояли два станковых пулемета с заправленными лентами, около них сидели на табуретках по два пулеметчика. У пропускной вертушки, помимо дежурного контролера, стояли еще по два автоматчика. Справа в стене портала — окошко бюро пропусков, и возле него еще вооруженные солдаты. Видимо, где-то здесь было и караульное помещение. Одна дверь открылась, из нее вышел майор с автоматом на груди, за ним — два старших лейтенанта, тоже вооруженные.
После тщательной проверки документов нам выписали пропуска, дежурный контролер бдительным оком сверил наши личности с фотографиями в удостоверениях... Мы прошли наконец во двор штаба. Темное ночное небо нависало над Москвой. Но большой четырехугольный двор, обрамленный зданием старинной архитектуры, был ярко освещен прожекторами, установленными на стволах деревьев. Прожектора выбеливали каждый камешек на дорожках, скамейки и низкую чугунную ограду, окружавшую небольшое возвышение в центре. Командир дивизии незаметно показал глазами на невзрачный холмик, и я понял, что это и есть тот бункер, куда запрятали недавно всемогущего Берию.
Во всех четырех углах двора стояли танки в полной готовности. В каждом — танкисты в походных шлемах и черных комбинезонах...
Во второй раз я был в штабе недели через две. В охране ничего не изменилось. По-прежнему было очень тревожно... Много времени спустя полковник Зинкин, бывший рядовым караульным в команде генерала Батицкого, рассказывал мне:
— Поганая была работа, наверное, за все годы службы не было так погано. Редкий мерзавец попался, вел себя исключительно нагло. Приходилось стоять у двери — там окошко. Эта тварь и ругалась, и запугивала, и, можешь себе представить, бабу требовала! Такая пакость!
Шло время, и история с арестом Берии не то что забывалась, а в насущных заботах отходила на второй план. И все-таки то одна, то другая мысль возникала в голове.
Зачем, скажем, Хрущеву нужно было поднимать войска противовоздушной обороны столицы? Ведь в частях, подчиненных непосредственно Берии, не было авиации. Размышляю — и начинаю понимать, что это был совершенно необходимый шаг.
Нельзя, полагаю, сбрасывать со счетов и то, что в войсках МВД и госбезопасности было немало искренних сторонников Берии, отнюдь не механически, а вполне осознанно защищавших хорошо отлаженную к тому времени карательную систему.
А что, если бы генерал Москаленко, человек исключительной твердости и решительности, не успел бы с автоматчиками прибыть в Кремль, прежде чем туда вошли бы верные Берии подразделения? Что было бы тогда? Неужели офицеры и солдаты, генералы и маршалы, министры и рабочие все ревностно и вполне старательно стали бы подчиняться диктату Берии, на партсобраниях коммунисты негодующе осуждали бы антипартийные действия «оппозиции», вставали и аплодировали бы при имени нового вождя?!
Теперь, много лет спустя после событий тех лет, мы знаем, как далеки были от всякой демократии, как сильна была тогдашняя административно-командная система.
В НОЯБРЕ 1953 года призрак Берии снова напомнил о себе. Вместе с шестью батареями полка я был в лагере, где нам предстояло провести учебно-боевые стрельбы. Как-то вечером позвонили из штаба лагерного сбора: «Приезжай как можно скорее, познакомишься с одним любопытным документом».
На следующий день валил снег, мела метель, полеты, а следовательно, и тренировки были отменены. Поехал в лагерь к начальнику штаба. Тот открыл свой сейф и вытащил оттуда тоненькую книжку в мягком сером переплете. К книжке скрепкой был прикреплен список. Найдя в нем мою фамилию, майор поставил возле нее галочку и протянул мне книжку:
— Читайте, товарищ подполковник, узнаете много интересного. — Помявшись, добавил: — Гадости тоже. Приказано довести документик. Распишитесь в списке и читайте в соседней комнате сколько душе угодно.
Посередине, страницы было написано крупно: «Обвинительное заключение по делу Берия по ст. ст. УПК...» — и шло перечисление статей, которые я, естественно, не запомнил. Так вот оно что! Состояние лихорадочного возбуждения охватило меня. Теперь опять же, не помню весь текст, но основные разделы остались в памяти.
Незаконное преследование и расстрел родственников Серго Орджоникидзе и бесконечные грязные похождения растленного маршала госбезопасности. Насилие, наркотики, обман, использование высокого служебного положения. Среди его жертв — студентки, девочки, жены, уведенные от мужей, и мужья, расстрелянные из-за жен...
Читал я не отрываясь, без перерывов и раздумий. Сначала залпом, потом помедленнее, ошарашенно, не веря глазам, перечитывая отдельные места. Записывать было ничего нельзя. Вышел из комнаты, отдал книжку веселому майору, тот подмигнул:
— Ну, каков Лаврентий Павлович?
— Как в помойную яму окунулся, — ответил я.
Трясся в машине по ухабистой дороге, пил чай в лагерной избушке, ворочался в постели и не мог уснуть, все время будоражила мысль:
— Нет, не глубоко пашешь, товарищ неизвестный следователь. О многом ты не спросил или не захотел расспрашивать главного по госбезопасности. А может, сам испугался в какую топь залез?.. Конечно, обманутые или изнасилованные сексуальным маньяком жертвы требуют отмщения, но разве ж они главные его жертвы? Почему же ты не спросил, товарищ следователь, куда исчезли тысячи и тысячи честных большевиков и беспартийных?..
И еретические мысли лезли в голову, как все здорово получается: пришел Ежов — расстрелял Ягоду, пришел Берия — покончили с Ежовым, и концы в воду. А теперь очередь Берии подошла, и опять все покрыто тайной? А что же наш великий вождь, так ничего и не знал?
Как могло случиться, что такая патологическая личность, палач, похотливый мерзавец, которого и человеком назвать нельзя, оказался на самой вершине партийной пирамиды, рядом с великим вождем? Допустим, Сталин ничего не хотел замечать, а что же другие члены Политбюро? Неужели не видели? Быть того не может! А если знали, почему молчали?
Суд над Берией проходил в том же бункере. Председательствовал маршал И. С. Конев. Суд продолжался недолго, и приговор был приведен в исполнение в том же бункере, а труп казненного сожжен...
В том, что я здесь рассказываю, нет особых открытий. Сегодня публицистика уже достаточно высветила драму прошлого. И все же мне кажется, что свидетельство непосредственного рядового участника тех страшных, до сих пор тревожащих душу событий имеет сегодня свою ценность.
А. Скороходов, полковник в отставке
«Литературная газета», 27.07.1988
Statistics: 31
Комиссар, перебежчик, предатель
Люди с подобной биографией обычно уходят из жизни с чьей-то «помощью».