Кость мамонта
ЕГО ИМЯ так часто мелькало и еще продолжает мелькать на газетных страницах, что к нему возвращаться не особенно хочется. Нет в этом ни смысла, ни новизны. Собирался не раз, но какая-то сила останавливала перо. Зачем снова про это?
Судя по редакционной почте, по запискам из зала на встречах с читателями, никто ничего толком не знает. И откуда бы знать? Бывший министр внутренних дел СССР Николай Анисимович Щелоков был выведен из состава ЦК, какое-то время спустя лишен воинского звания генерала армии. Потом исчез... Вот и все, что известно.
Что же все-таки приключилось? Какие причины побудили прибегнуть к таким чрезвычайным мерам? Не каждый, по счастью, день карают министров «за злоупотребление служебным положением в корыстных целях...». Тем более министров внутренних дел. Тем более, если ни для кого не секрет: это был не просто министр, но человек, находившийся под особым покровительством Л. И. Брежнева, который оказал ему высокую честь, назначив своего зятя Ю. М. Чурбанова первым замом министра.
Общественный интерес к этой личности и ее судьбе, мне кажется, вполне правомерен. Я не вижу здесь праздного и постыдного любопытства. Слишком большие социальные ценности доверены тем, кто занимает такие посты. Слишком много людей от них впрямую зависит. Слишком мощно влияют они на моральный климат общества, на порядок и правила, по которым все мы живем.
У меня, не скрою, есть причина особая для интереса к этой фигуре.
Лет двенадцать назад, когда слух о гуманном, нестандартно мыслящем министре, человеке с открытой и щедрой душой проник повсеместно, в редакции возникла идея взять у него интервью. Не обычное, разумеется (вопросы ответы), а свободное, полемичное. Провести живую беседу. Монолог превратить в диалог.
Мы взялись вдвоем за эту работу: покойный ныне Евгений Богат и я. Нам казалась заманчивой возможность встретиться накоротке с личностью яркой, значительной, в которой угадывались черты столь желанного всем представителя высшего эшелона: человека культурного, смелого, лишенного косности, узости и чиновных манер.
Встреча с министром оправдала наши надежды. Он был точно таким, каким мы его себе представляли: демократичным, контактным, непринужденным, умеющим слушать. Никуда не спешащим. Позволяющим спорить с собой. С обаятельной улыбкой и приветливым взглядом.
Аппарат министра загодя получил наши вопросы и подготовил его ответы: несколько перепечатанных страниц лежало перед Щелоковым. Он засунул их в ящик стола: «Поговорим без шпаргалки».
Это располагало. И разговор действительно шел без шпаргалки. Разговор откровенный и острый. О престиже милиции — подлинном и дутом. О пагубной роли пьянства. О превышении власти — особенно такой, которая связана с правом влиять на судьбы людей. О гуманизме. О нравственной чистоте, без которой авторитет должности дискредитирует должность. О скромности и культуре.
Нас было только трое в просторном его кабинете. Никто ни разу не нарушил беседы, лишь однажды зазвонил телефон прямой связи. Он коротко бросил: «У меня пресса», — и положил трубку.
Предался воспоминаниям — о детстве, о юности. О школьных друзьях: «Замечательные были ребята. Мальчик-украинец, мальчик-русский, мальчик-татарин,, мальчик-армянин и мальчик-еврей». Назвал всех поименно. На последнем запнулся: «Как же звали его? Эх, память подводит. Старость не радость...» Тяжело вздохнул, - Улыбнулся: «Да, вспомнил».
Четко произнес имя друга детства. «Интернационализм — это во мне навсегда. Нельзя предавать свои идеалы. У нашего поколения принципы...» Он замолк, задумался, брови сошлись на переносице. Снова вздохнул. «Принципы — вот что самое главное. И забота о человеке».
Мы подготовили интервью к печати за два дня — срок рекордный! Так интересно нам было работать, так спешили мы скорее увидеть материал напечатанным: по тем временам он был остроты необычайной. Тем более что смелые мысли высказывал не журналист, не писатель — министр!
Мы послали ему подготовленный текст для «визы». К вечеру текст вернулся. Но — совершенно другой. Тот самый, что был заранее подготовлен. «Шпаргалка», которую он так лихо отверг.
Мне показалось: это шалости аппарата. Чтобы выяснить истину, я позвонил. Он удивился моему удивлению: «Наш разговор был вполне доверительным. А печать — это печать...»
Двойной счет был тогда нормой: одна правда — для узкого круга, для широкого — совершенно другая. Дело хозяйское, в конце-то концов автор он, а не мы. Но чем ближе был день выхода номера, тем сильнее я ощущал безотчетную, в общем, тревогу. Объяснения ей не было никакого, но чувство это не уходило. Я гнал его от себя — оно возвращалось.
Богат был болен — я ему позвонил. Казалось, он ждал моего звонка. «Дядя (так он меня звал), предлагаю снять наши фамилии». Странное дело, я даже не удивился. Спросил только: «Почему?» — «Не могу объяснить». Он тоже не мог объяснить...
29 октября 1975 года материал на целую страницу под названием «Наша милиция» был в газете опубликован. Корреспонденты, беседовавшие с министром, остались безымянными.
Прошло два года. Редакционное поручение вновь привело меня к Щелокову. Он принимал тогда виднейшего зарубежного юриста, об их диалоге меня и попросили написать.
Обаятельный и гостеприимный, Щелоков без утайки говорил об ошибках, о тревожащих фактах. О плохом следствии. О нарушениях общественного порядка. И даже о милиционерах-взяточниках и милиционерах-ворах. Времена были другие — сегодняшним не чета, откровенность министра поражала своей необычностью.
Потом он предался воспоминаниям. О детстве. О юности. О школьных друзьях: «Замечательные были ребята. Мальчик-украинец, мальчик-русский, мальчик-татарин, мальчик-армянин и мальчик-еврей». На последнем запнулся: «Как же звали его? Эх, память подводит. Старость не радость...» Тяжело вздохнул. Улыбнулся. «Да, вспомнил». Четко произнес имя друга детства. «Интернационализм — это во мне навсегда. Нельзя предавать свои идеалы. У нашего поколения принципы...» Он замолк, задумался, брови сошлись на переносице. Снова вздохнул: «Принципы — вот что самое главное. И забота о человеке».
Однажды я пришел к нему по конкретному делу — с просьбой содействовать раскрытию одного преступления, которое по причине, мне тогда не понятной, оказалось для его подчинённых, слишком крепким орешком. (Теперь-то я знаю, почему следствие вдруг «тормознуло»: оно неожиданно вышло на ведущих участников мафии, очень близких к министру людей. Вышло — и выходу этому само ужаснулось.) Со времени нашего интервью прошло уже несколько, лет. Но он вдруг, вспомнил: «А что это вы тогда?.. Анонимно?.. Постеснялись? Заскромничали? А может быть, возомнили? Министры приходят и уходят... Не захотели пачкать себя именем какого-то Щелокова? — Он улыбнулся, но шуткой не пахло. Пахло чем-то другим. — Ну и зря. Вот сейчас бы вам пригодилось. — Выдержал паузу. — Ладно, я не злопамятный. — Взглянул исподлобья. — Расслабьтесь, расслабьтесь. Я же шучу».
Он не шутил. Что-то терзало его, сидело в сердце занозой. Но это не помешало ему предаться сладостным мемуарам. О детстве. О юности. О школьных друзьях: «Замечательные были рзбята...» Ну, и так далее. С теми же вздохами, с тем же провалом памяти. С бровями, сошедшимися на переносице. С печальной улыбкой. Со знакомым финалом: «Принципы — вот что самое главное. И забота о человеке».
Отрепетированная искренность, клише задушевности казались тогда не более чем позерством, обычной — вполне невинной на общем фойе — слабостью крупного человека, который хочет понравиться. Выглядеть еще лучше, чем он есть. Создать себе славу пастыря просвещенности, благодетеля наук и искусств — для этого надо было сыграть на самых чувствительных струнках. Он льнул к писателям и художникам, одаривал благами актеров и музыкантов — «создавал условия», как тогда говорили, «открывал дорогу талантам». И — чего уж лукавить — иные из них (не отдельные — многие!) охотно льнули к нему. Жаждали высокой его благосклонности. Заискивали и рукоплескали, без малейших усилий получая грамоты, премии и побрякушки — щедрость, с которой он их раздавал, не поражала, а умиляла. Впрочем, и это было вполне в духе времени — тут особой оригинальностью министр не отличался.
В первый раз меня что-то кольнуло, когда я работал над очерком «Ширма» - о бывшем сочинском мэре Воронкове. В материалах дела нити, ведущие к верхам, искусно и решительно обрывались. Получалось так, что следствие, их нащупав, побоялось двинуться дальше — опасалось, наверно, увидеть ту бездну, которая вот-вот обещала открыться. Имя Щелокова там, конечно, не называлось, но незримое его присутствие ощущалось достаточно ясно. Его и, конечно, первого зама. В интерес корыстный как-то не верилось, но за всем этим «Океаном» (а история Воронкова была отголоском «океанского» дела) виднелась мощная рука покровителя, до поры до времени спасавшая хищников от разоблачения, дававшая им уверенность в своей неуязвимости. Даже тогда — даже тогда — подумалось так: до чего неразборчив министр в своих гуманных симпатиях! Доверчивый, щепетильный, порядочный, как он мог не разглядеть?! И так далее в этом же духе.
ТЕПЕРЬ передо мной лежат документы. Взятые наугад из уголовного дела, в котором более ста томов. Они позволяют рассуждать о щепетильности и бескорыстии не на уровне интуиции, а на уровне фактов. Отделить слухи и домыслы от того, что установлено, непредвзято и строго законно.
Почему наугад? По делу, о котором идет речь, привлечены к уголовной ответственности и осуждены бывшие работники МВД СССР, во главе с начальником хозяйственного управления генерал-майором Калининым. В каждом томе и чуть ли не на каждой его странице мы встретим отнюдь не всуе помянутую фамилию тогдашнего министра. Чтобы все рассказать без отбора и сокращений, надо просто перепечатать этот роман-эпопею. Все тома подряд — для желающих. По свободной подписке. Боюсь, не хватит бумаги... .
Но как по одной лишь кости восстановили скелет мамонта, так и мы — не по одной, а по нескольким сочным деталям — восстановим облик этой незаурядной личности и сумеем себе представить масштабы постигшей нас всех беды. Ибо это действительно наша беда, и лишь потому она представляет общественный интерес.
Займемся «костями». Дело нелегкое: что же выбрать, чтобы это не оказалось пошлой дешевкой, чтобы не походило на грубую выдумку? Ведь речь как-никак идет о министре, притом не каком-нибудь, а стоявшем на страже правопорядка! Увы, дешевкой и пошлостью, только уж слишком масштабной, окажется все: выбора нет.
Итак, наугад — в произвольном порядке.
Министерство внутренних дел СССР получило для служебных целей из-за рубежа девять красавцев автомобилей. Один «мерседес» тут же стал личной машиной министра, другой — его сына. Дочери — третий. Бесплатно, конечно. Не забыты и остальные члены этой дружной семьи: на имя министерской жены оформили машину марки «БМВ», а на имя невестки — «мерседес» прошлогодней модели: как-нибудь перебьется...
Впечатляет? Пожалуй. Не настолько, однако, чтобы затмить другой эпизод.
Органами БХСС был разоблачен крупный спекулянт и валютчик, обладатель незаконно приобретенных ценностей: картин, скульптур, безделушек из золота и серебра, антикварной мебели и посуды, старинных украшений и других произведений искусства. Можно представить себе их значение, если в конце концов, когда вся авантюра открылась, они пополнили коллекции музеев Кремля, Останкинского дворца-музея и других крупнейших хранилищ страны: всего 73 предмета. Но 53 из них для музеев не предназначались: их присвоил себе министр. На сумму, как сказано в акте экспертов, без самого, малого четверть миллиона рублей плюс картина Мартироса Сарьяна, которая в этом блистательном перечне проходит отдельной графой.
И совсем отдельной — 62 импортные люстры из хрусталя (их стоимость — более 50 тысяч), которые министр приказал закупить (за счет, разумеется, министерства) для себя, для детей, для родных и знакомых. Шестьдесят две — многовато даже для их нетесных апартаментов, но, узнав про еще один эпизод, удивляться внушительной цифре я перестал.
В разных районах города для служебных нужд министерства было арендовано у горисполкома немало квартир. Часть из них (и какая!) поступила опять же министру. Точнее, сыну министра — для известных утех, родным министра — для семейного благоденствия. И — многочисленной челяди: личному портному, личному стоматологу, и еще, и еще. Хрустальные люстры вполне подходили для этих «подсобок».
Штатными деятелями министерства были и другие умельцы: личный архитектор министра, «проведенный» каким-то инспектором, личный массажист (он числился лаборантом министерского НИИ), личный фотограф, личный повар, личный биограф с огромным своим аппаратом (эта компания создала двухсерийный киношедевр о любезном министре под названием «Страницы жизни» — в одном экземпляре. Он обошелся казне не так уж И дорого: 50 тысяч рублей). Домработница дочери состояла в штате союзного министерства как слесарь-ремонтник, а порученец по текущим семейным делам — как заместитель начальника отдела в скромном звании майора внутренней службы.
Чем еще поразить вас, читатель?
Тем, как министр-эрудит обобрал музей своего министерства, приказав доставить оттуда антикварные книги для личной библиотеки? Или перечнем «барахла» (дубленок, транзисторов, магнитофонов), что скупали (в год на семьдесят тысяч рублей) в домашнем спецмагазине члены все той же семьи, их друзья и лакеи? Или как наш министр внезапно сделал майором и ответработником внутренних дел своего престарелого тестя — никелировщика мебельного комбината в городе Краснодаре? Перевел в Москву, повысил в звании, дал квартирку, обставил импортной мебелью. Не платя, разумеется, ничего. А пришел час и похоронил: тоже за счет государства. Так торжественно, так достойно, что погребальные почести пришлось потом отразить в следственном протоколе. Венки закупала хозчасть министерства, воткнув их цену в графу: «Возложение цветов к историческим памятным местам».
С мертвыми проще — для них, как видим, графа в бюджете нашлась. А как быть с живыми? Все женщины этого дома любили цветы — мог ли министр презреть эту их милую склонность? Она стоила государству всего лишь 36 тысяч рублей — на такую сумму, судя по документам, закупила челядь цветы для его домочадцев. За неполных два года. Только за два...
Графа, по которой эта сумма «прошла», значилась так: «Проведение юбилеев и других торжественных мероприятий».
Сам он любил отнюдь не цветы — кое-что повесомей. Его вкус был известен всем приближенным, определяя их холопскую резвость. В день юбилея министра первый зам (тот самый, тот, самый!) от «работников аппарата» преподнес министру часы. По его, юбиляра, личному спецзаказу. Часы золотые, с массивной цепью — тоже чз золота.. Цена — по оценке экспертов — четыре тысячи. Взяты часы из Гохрана (Государственного хранилища ценностей) — неприкосновенного фонда сокровищ нашей страны. Кража? Ничуть не бывало: подарок! Но не министру внутренних дел, — руководителю одной иностранной державы. Тот и не ведает, какая ценность ему причиталась. Уехал ни с чем...
Лишь за три последних года многотрудной деятельности Николая Анисимовича Щелокова руководимое им ведомство закупило для нужд семьи мехов на сорок две тысячи, парфюмерии — почти на семь с половиной. Тратились масштабно, по-крупному, но и мелочью не бросались: кроваткой для внука — из «Детского мира», пудреницей для домработницы из ларька на ближайшем углу (есть этикетка: 4 рубля). За все «сувениры» платила казна: хозяин — барин!
ЛЮБОПЫТСТВО побуждает продолжить «список благодеяний» (ему нет числа!), разум повелевает остановиться. Костей мамонта мы собрали достаточно, пора восстанавливать весь скелет. В отрыве от кресла и звания, от регалий и орденских ленточек, от «имиджа», нами же созданного, он предстанет убогим и жалким. Но ведь именно, этот убогий и жалкий обладал неслыханной властью, насаждал порядок, распоряжался судьбами тысяч (только ли тысяч?) людей. Вот почему все то, что сейчас обнажилось, я называю нашей общей бедою.
Есть одно расхожее словечко, которым пробуют объяснить подобные факты: переродился. Был честным и преданным делу, обладал большими способностями, по заслугам выдвинулся на руководящий пост, совершил много полезного — и вдруг надломился. Попутал бес... Не выдержал испытания властью, испытания положением, славой. Возможностями, которые ему открылись. Утратил контроль над собой.
Перерождение отнюдь не заслуга, хвастаться тут нечем, однако такое привычное объяснение дает возможность незаметно сместить акценты, смягчить вину, а главное, избавить от серьезных упреков тех, кто создавал карьеру будущему «перерожденцу», кто толкал его наверх, возвеличивал, утверждал.
Но может ли так попутать какой бы то ни было «бес» человека, у которого есть хоть что-нибудь за душой? Соблазн, коварен, стать жертвой случая никому не заказано, рабами сильных страстей становились даже очень достойные люди. Но что это за «случай», который длится годами и повторяется множество раз? Что за страсти в хладнокровном расчете, чем бы еще поживиться, как бы урвать: если можно — тысячу тысяч, а нельзя — так десятку? О каком деле, о каких заботах государственной важности мог он печься, если занята голова совершенно другим: что бы такое еще раздобыть и при этом не засветиться? Ведь как он там ни могуч, как ни всесилен, а выставлять напоказ свою ненасытную алчность не слишком желательно.
Сейчас, когда так велик интерес к нашей истории, к годам тридцатым, сороковым, важно понять, как они отозвались в семидесятых. Какие жертвы нам принесли. Не только прямые — миллионы безвинно погибших в те годы, но и косвенные — саранчу, которая слетелась уже в эти, чтобы сожрать богатства народа: рванувшихся к власти растленных невежд, поспешивших занять места оболганных и уничтоженных. Казнокрадов и неучей, пытавшихся навязать стране свою «культуру», свою «мораль», свой образ жизни. Мертвой хваткой вцепившихся в кресла, окруживших себя такими же циниками и пошляками. Сколоченными по той же колодке...
Нет, я не верю в перерождение человека, у которого есть хоть немного духовности. Идейности, а не трепа о ней. Хоть какой-то иной жизненный интерес, кроме как выпить и закусить, попариться в баньке, с ветерком пронестись на машине по улицам, где сановному седоку на каждом углу отдают почтительно честь.
Наверно, им очень смешно, подобным «перерожденцам», слушать про разную там духовность. Про идейность — тем более. Ведь для них это все не всерьез, для них это ширма, правила игры — не более того. Дежурные фразы из речей и докладов — способ пробиться наверх, туда, где, по их представлению, «сладкая жизнь». В том ее варианте, который доступен их пониманию. Их амебным потребностям. И только. И только!
Нечему было перерождаться. Каким ты был, таким остался, как пелось в некогда популярной песне. Дорвался, возвысился, расправил плечи, убрал постылые тормоза — и явил миру свое истинное нутро. Во всей его неприглядности. Нутро, которое маскировал показушной идейностью, добротной анкетой, обаятельной скромностью. Но главное — верностью покровителю. До той, конечно, поры, пока тот у руля.
МНЕ КАЖЕТСЯ, мы смеем так утверждать, наблюдая за тем, как преступная драма отца оборачивается уродливым фарсом в поведении сына.
Выпускник Института международных отношений, Игорь Щелоков вступал в жизнь, когда его отец достиг уже степеней высоких и мог позволить себе найти сыну достойное место под солнцем. Кандидат в члены бюро и заведующий международным отделом ЦК комсомола — вот на каком посту, без всяких к тому даже мнимых, но видимых оснований оказался безвестный «общественный деятель», единственным достоянием которого была фамилия отца. Впрочем, и это никого не удивляло: в ту недавнюю пору (только ли в ту?) родство, свойство и приятельство служили вполне достаточным основанием для карьерного взлета.
Его нравственный облик документально запечатлен в материалах уголовного дела. Те утехи, о которых мельком сказано выше и к которым вожак молодежи имел особую склонность, отражены бесстрастным объективом видеокамеры: подавив в себе брезгливость, их можно увидеть в натуре. Заодно прочесть афоризмы, развешанные по стенам его квартиры в новогоднюю ночь: скудоумие острословов рассчитано разве что на жеребячье ржанье участников и хохоток на все готовых участниц, получавших свой гонорар в виде фирменных тряпок. Министерство не скупилось их закупать — для служебных, естественно, целей.
В этом щедром и хлебосольном доме бывали отнюдь не только представительницы древнейшей профессии. И не только их кавалеры. По примеру отца и сын привлекал в свой тесный, избранный круг «сливки» нашего общества. Но из тех, кто моложе. У кого все еще впереди. Готовил смену льстецов. Смену лакеев. Многие знаменитости — поэты и музыканты, художники и журналисты — считали за честь удостоиться. Провести вечерок. Наслаждались комфортом, понимая отлично, как и кем он обеспечен, Имена многих угодников, падших до этой дружбы, мне хорошо известны. Сегодня иные из них я вижу под бравыми текстами в поддержку общественных перемен. Мне по душе их гражданский пафос. Может быть, искренний. Только пусть не забудут и ту мимолетную дружбу (она вошла, как ни печально, в их моральный багаж), и любезные им в ту пору подачки — за готовность блистать в короне наследного принца, за дешевую распродажу своих почтенных имен.
Утехи требовали размаха, размах — пространства: теснота многокомнатных потайных помещений была в кричащем раздоре с многолюдьем афинских ночей. Как остро нуждающийся он, комсомольский деятель, получил квартиру из жилфонда Министерства внутренних, дел. Как сверхостронуждающййся — без всякой очереди принят был на учет для получения дачи: тех, государственных, что имелись у этой семьи, ему уже не хватало.
На учете пробыл недолго. Дачному кооперативу, объединявшему работников науки и искусства, срочно прирезали участок, обязав правление принять в члены ДСК «очередняка комиссии Моссовета (так в тексте! — А. В.) . тов. Щелокова И. Н.» и передать ему этот участок.
Правление безропотно подчинилось. Случилось это 7 апреля 1982 г. — за несколько месяцев до того, как главный покровитель министра ушел в мир иной. Поезд все еще мчался в прежнюю сторону, не гася скорости.
На участке закипела работа. Все хлопоты — финансовые, технические, организационные — взяло на себя МВД. Ударная стройка не знала покоя ни днем, ни ночью: объект государственной важности! Спецпроект (даром, что ли, держали личного архитектора?!), стройматериалы и сверхсовременная техника обошлись министерству еще во много тысяч рублей. Во сколько именно — надо бы разобраться. Каркас дома, стремительно росшего посреди леса, поражал помпезностью даже не очень бедных соседей. Трагические события в семье разжалованного министра не прервали столь кипучую деятельность достойнейшего потомка, а лишь притормозили ее.
СЛЕДСТВИЕ по делу Калинина и других преступников шло уже полным ходом. Неизбежность финала была, для всех очевидна. Для «виновника торжества» — больше, чем для всех остальных. Сначала застрелилась жена бывшего министра, потом, почти два года спустя, — он сам. Печально, но факт: это трагическое решение оба приняли не от ужаса за содеянное, а от жгучей обиды.
В следственном протоколе есть показания компетентного очевидца: семья «была подавлена несправедливостью обрушившихся на нее гонений». Два выстрела поставили точку в их личной судьбе.
Уже вроде бы не до сауны, не до бассейна, не до финской плитки в отхожих местах. Осиротевшему сыну — опять-таки вроде бы! — самое время подумать о чем-то другом.
Смотря какому сыну... - Наш в иной обстановке и в ином интерьере себя видеть не может. Не хочет! К иному он не привык. Сейчас, когда пишутся эти строки, идет судебная тяжба. Кооператив, очнувшись от летаргии, требует лишить навязанного ему сочлена права пользоваться строением. Хотя бы уже потому, что вообще сомнительно его поспешное членство. «Остро нуждающийся очередняк» решительно против. Настолько против, что незавершенная стройка под шумок продолжается. Неукротимо. Красиво жить не запретишь — так он считает. И пока — не без оснований.
Игорь Щелоков, конечно, давно уже не кандидат в члены бюро. Не общественный деятель, Скромный «научный сотрудник»: пригодилась полученная вовремя ученая степень. Но вот вопрос, на который наводит нас эта история. Вопрос, выходящий за рамки «частного случая» — даже такого, как мистерия знаменитой министерской семьи.
По каким правилам, с соблюдением каких (закрепленных ли где-то?) условий так часто и так упорно возносила судьба на такие высоты подобные «кадры»? Ведь могло это произойти лишь потому, что напрочь отсутствовал демократичный, законный (то есть поставленный на правовую основу) и видимый всем механизм служебного выдвижения.
Где и как решался вопрос о том, кому стать министром, кому кандидатом в члены бюро? По звонку? По «объективкам», скрепленным весомыми «визами»? По таинственным «рекомендациям», утонувшим в бронированных сейфах? Какие доводы при этом учитывались? Мы-то знаем — какие. И как решался вопрос — знаем тоже. Об этом спрашивать — пустая риторика. Я и не спрашиваю, я вслух размышляю. Не пора ли — не в виде эксперимента на маленьком «опытном поле», а повсеместно — заранее гласно оповещать, кто выдвигается кандидатом на те ключевые посты, где в руках претендента неизбежно окажется власть? Социальные ценности — очень большого масштаба? Тот, кто действительно достоин этого выдвижения, не может не быть широко известен — во всех своих ипостасях. Тот, кто еще никому не известен, вряд ли достоин...
Предложение, возможно, не ново, но идея, в нем заключенная, нуждается быть отлитой в четкую правовую норму, Нужен закон, не оставляющий для аппаратчиков никаких привычных лазеек. Конечно, и в этом случае нет стопроцентной гарантии от умелой мимикрии карьеристов и любителей наслаждений за государственный счет. Но тогда по крайней мере каждый из нас будет чувствовать и долю своей вины: проглядел, промолчал, смалодушествовал. Не пресек, хотя имелась возможность.
Но пока ее нет, пока пирог раздают в тиши кабинетов, может ли кто-нибудь ощутить, что и он хоть как-то причастен, к этой беде? Я не могу, и вы не можете тоже. А ведь, кстати сказать, кто-то все же причастен. Не будем списывать все на того, кто вельможно царил на самом верху пирамиды. Он виновен, но только ли он? Были сотни и тысячи подхалимов и аллилуйщиков, внимавших, выдвигавших, рекомендовавших, согласно кивавших и дружно рукоплескавших. Никогда не поверю, что «сам» занимался дачкой сына министра. Находились другие, знавшие нравы и вкусы «верхов». Не глупцы, не слепцы — все видели и все понимали. Знали, что делают. И зачем. Будет ли с них хоть какой-нибудь спрос?
Общий ущерб, причиненный державе бывшим министром, юристы смогли оценить в 700 тысяч рублей. Ущерб от злоупотреблений властью. Своим положением. Только от этого. Все остальное осталось «за кадром»: следствие по делам мертзецов закон не предусмотрел. И мы, наверно, уже никогда не узнаем, сколько же все-таки денег разными путями попало в карманы этой семьи — и там затаилось. До лучших времен. Благодаря усилиям - Главной военной прокуратуры, которая на очень высоком уровне провела расследование этого дела, удалось возместить почти полмиллиона. Остальные ждут своего часа. Дождутся ли? - Правление ДСК предлагает в частичное погашение долга семьи конфисковать и передать в доход государства дачу-дворец безутешного сына. Не знаю, насколько это законно в смысле формальном (суд решит, на то он и суд), но в смысле нравственном, думаю, всем по душе.
Снимает ли это, однако, вопрос об ответственности персональной? За подпись, за «визу», за бланк и печати, открывавшие любые закрытые двери, за множество разных решений, лишь с виду законных, а по сути глумившихся над совестью, как бы вольно и широко ее ни толковать? Над теми моральными нормами, по которым каждому положено жить? Над той бытовой реальностью, что является повседневьем для миллионов людей?
Трудно им объяснить, как вообще затесалась в нашу историю скандальная эта страница. Еще трудней — почему агония алчности так затянулась.
Аркадий ВАКСБЕРГ
«Литературная газета», 18.05.1988
Второй раунд
Какова судьба дачи, построенной сыном Щелокова — Игорем на Николиной горе? (В. Ягодкмн, Нарофоминск).
Мы связались по телефону с членом Московского областного суда Н. АФАНАСЬЕВЫМ.
Вы, конечно, понимаете, что до решения суда я не имею права что-либо говорить о судьбе этого спора. Единственное, что могу сообщить, — 14 марта 1989 года состоится слушание дела в Московском областном суде. Как известно, по первой инстанции это дело рассматривал Красногорский городской суд. Его решение от 12 июля 1988 года — оставить дачу за И. Щелоковым — было обжаловано правлением кооператива «Ранис». Пока же дача сохраняется за И. Щелоковым - младшим научным сотрудником одного из столичных институтов. Ну а остальное будет решать коллегия Мособлсуда.
От себя лишь заметим, что и постановление областного суда, бывает, опротестовывают. Так что, возможно, «судебный марафон» далек от завершения.
Газета «Труд», 11.02.1989 года
Statistics: 58
Как нас «готовили на войну» с Берией
ДЛЯ ГВАРДЕЙСКОГО зенитного артиллерийского полка, находившегося в подмосковном поселке, день 20 июня 1953 года шел, как обычно, по установленному распорядку.