Взлет и падение вельможи
«...Подвергнуть наказанию: смертной казни с конфискацией имущества... Приговор окончательный, обжалованию и опротестованию не подлежит...»
Несколько дней назад Военная коллегия Верховного суда СССР закончила разбирательство уголовного дела, в кулуарах называемого «чурбановским».
Приговор известен. Мы о нем сообщили 31 декабря и 3 января с. г. Однако не всем известно, что сам Ю. Чурбанов в 1987 году уже побывал в здании Верховного суда СССР и участвовал в судебном процессе как свидетель по делу бывшего первого секретаря Бухарского обкома Компартии Узбекистана (а затем — заместителя министра мелиорации республики) А. Каримова. Тогда, в мае 1987 года, суд приговорил Каримова к исключительной мере наказания. Тем не менее экс-секретарь был в обойме свидетелей на нынешнем процессе.
«...Подвергнуть наказанию: смертной казни с конфискацией имущества... Приговор окончательный, обжалованию и опротестованию не подлежит...» Это строки из приговора Каримову.
Еще до первой встречи с ним я заготовил несколько заголовков. И все в одном ключе, типа: «Репортаж из камеры смертников» или «Монолог приговоренного к расстрелу»... Но чем больше беседовал с этим человеком, тем чаще ловил себя на мысли, что ни облик его, ни поведение не соответствуют моему представлению о том, кто («по совокупности совершенных преступлений») окрещен безысходным словом — «смертник».
Интерьер следственного изолятора, именуемого в московском просторечье «Матросская Тишина», резко контрастировал с коврово-кожаной роскошью былых апартаментов первого лица одной из богатейших областей страны. Однако в умении, держать себя его обитателю отказать невозможно. И даже лыжная шапочка с бравой надписью «Спорт» не выглядела на этом немолодом, невысоком мужчине нелепо.
Двадцать лет неволи особого режима. Вместо смертной казни. Так был изменен приговор Верховного суда СССР специальным постановлением Президиума Верховного Совета страны.
Десять месяцев в «одиночке» — камере смертников. Свиданий не положено. Два шага вперед. Два назад. Ждать. Вспоминать. Надеяться...
Кажется, свинцовое ожидание вытравляет из приговоренного все обычные человеческие желания и прежние амбиции, старые обиды и томную тягу к реваншу. Все. За исключением острой до болезненности надежды. Возможно, так оно и есть... Просто, к моменту нашего первого свидания (после начала «чурбановского процесса») помилованный уже свыкся с мыслью, что жить будет. И будет — а почему бы и нет? — так или иначе работать...
«Мой стиль работы отличается от стиля других». Это едва ли не первая фраза, услышанная мной от Каримова. Воспоминания... С мемуарным привкусом.
В АРЕСТЕ члена республиканского ЦК Каримова (он был выведен из состава ЦК КП Узбекистана лишь через два месяца после ареста) принимало участие три опергруппы. Они стягивались сюда с разных сторон. Из Самарканда, Ташкента.
Основную опергруппу возглавлял следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Николай Вениаминович Иванов.
Брали Каримова во время его блиц-командировки в Карши. Иванову запомнилось, что вылетел он туда спешно, в одной рубашке, и здорово продрог. С одной стороны, в августе месяце мудрено озябнуть здесь, где даже дети до осени спят без одеял. С другой — неподалеку бьется прохладная речка, и от нее тянет кисловатой сыростью. А может, Иванова знобило от волнения? Ведь, как-никак, арест фигуры такого масштаба тогда, летом 1984 года, было делом предерзким. Или все же он продрог потому, что всю ночь пришлось ждать в засаде?
Вновь испеченный замминистра Каримов, согласно сложившейся «доброй традиции», долго и обильно отмечал свое сановное прибытие в уютном «гостевом домике» министерства. Такие роскошные загородные дачи (в отличие от спецдач в черте города) строились именно для гулянок. Подальше от любопытных глаз и случайных свидетелей бурного и по-средневековому пышного времяпрепровождения руководителей республики, в которой на излете XX века выхватывал жизнь за жизнью брюшной тиф, в которой десятилетних уборщиков хлопка истязали мордастые надсмотрщики, а во многих районах умирало более половины новорожденных (в 1987 году, например, в Алатском районе умерло 53,4 процента родившихся младенцев, в Гиждуванском — 72,8).
В толстостенных «домиках», устланных неброскими, но очень дорогими коврами ручной работы, по-байски основательно наедались пловом и шашлыком «вожди» областей и республики, где приходилось по 6—8 килограммов мяса в год на среднестатистическую душу населения, то есть впятеро меньше, нежели в беднейших европейских странах.
За плотно занавешенными окнами темных и просторных спален на изолированных мансардах развесело предавались нехорошим пьяным утехам ответственные работники края, где случаи самосожжения униженных молодых женщин стали делом обычным (только за первое полугодие 1988 года в одной Сурхандарьинской области подожгли себя 16 девушек). Здесь, на этих же шикарных ложах, устланных расшитыми одеялами, отсыпались затем государственные мужи, в то время когда тысячи и тысячи их малолетних сограждан проводили быстротечные — вставать ни свет ни заря! — ночи на курпачах, расстеленных прямо на холодных глиняных полах...
Проводили, отсыпались, наедались, истязали, строили. Стоит ли замыкаться на прошедшем времени? Наверное, стоит, потому что «мы ждем перемен, в нашем смехе, и в наших сердцах, и в пульсации вен — перемен!» И еще потому, что нет у меня права разбрасываться подозрениями, не имея под рукой доказательств, прошедших через судебное следствие — все-таки Презумпция невиновности не должна же быть просто словосочетанием... Поживем — увидим.
Очень хочется верить, что пришедших на смену, не подомнет под себя система, которая сложилась и утвердилась.
На ВГИКовском фестивале 1988 года Никита Михалков, помню, рассказал своим начинающим коллегам невеселую притчу. Кажется, древнекитайскую. Провинившегося крестьянина привязали к кривому дереву на самом краю смердящего болота. Проходивший мимо сердобольный монах, увидав, что исхудалое тело несчастного жадно облеплено кровососущими тварями, проворно согнал стаю москитов и слепней, но очнувшийся крестьянин неожиданно обрушил на него горестный поток брани.
— Как? - изумился добрый странник подобной неблагодарности. — Ты ругаешь меня за то, что я облегчил твои страдания?
— Глупец! — ответил ему наказанный. — Эти-то были сытые, ты уйдешь, и прилетят новые...
Надеюсь, что радикальные кадровые встряски не останутся вещью в себе, а повлекут за собой и разлад всего оформившегося механизма тотальной коррупции. Но, полагаю, необходимо изменить и моральный климат, вернуть веру в справедливость добра. Уроки рашидовщины плюс брежневщины так просто не забыть, от этого «наследия» только лишь решениями пленумов, какими бы мудрыми они ни были, не отмахнешься. В конце концов, тот же Каримов — человек явно не без способностей, а главное, он по-прежнему убежден, что жил почти правильно. Ну, перегнул где-то палку. Или просто — попал, что называется, под колесо. Так, мол, сложилось, что ушлое следствие вышло именно на него.
ХМЕЛЬНЫЕ и сытые гости ... разъехались поздно ночью, если не сказать — рано утром. По всем дорогам вокруг «дачки» расположились наблюдательные посты. По рации передавали друг другу информацию: уехал такой-то, прошла такая-то машина. Наконец в доме погас свет.
Решили немного подождать. Конечно, будить важную персону неудобно, но первый рейс на Ташкент в седьмом часу, и оперативники рассчитали так: взять Каримова и прямиком в аэропорт, чтобы — как знать? — не связываться с погоней.
Без четверти шесть Иванов вызвал из будки бодрствующего сторожа и, уверенно бросив какую-то дежурную фразу насчет «личного пакета для товарища Каримова», протиснулся с двумя работниками КГБ в «домик».
Еще один оперативник зашел в будку — «развлечь» сторожа болтовней. Начал сетовать, что вот, мол, начальство из Ташкента привез с пакетом для замминистра. «Возишь их, возишь, по ночам им не спится с их пакетами». В это время Иванов постучал в дверь...
Непротрезвевшему Каримову надели наручники. Потом, правда, их пришлось снять, поскольку Абдувахиду Каримовичу надо было одеться. Не в трусах же везти в Ташкент заместителя министра. Спустя некоторое время Иванов и двое оперативников провели Каримова к подъехавшей машине, стараясь, чтобы хитрый сторож не заметил «браслеты» на запястьях важного постояльца.
Все-таки опытный страж вельможного покоя что-то заподозрил и, не откладывая в долгий ящик, сообщил «куда надо» о похищении Каримова. Пока там «принимали меры», оповещали ГАИ, группа уже расположилась на первых креслах самолета...
Когда на вытянутых смуглых руках защелкнулись холодные наручники, Каримов без гнева, сонно спросил:
— За что?
Едва не улыбнувшись такой «святой наивности», следователь Иванов качнул головой:
— Вы же знаете сами...
Причем укор, прозвучавший в реплике следователя, сродни тем отстраненным интонациям, с которыми классный руководитель (кстати, Николай Вениаминович и солидными очками, и академичной речью напоминает учителя) отчитывает нашкодившего хулигана, высадившего очередное стекло — знает, что вызывай родителей, не вызывай, отбирай рогатку или нет, все одно: толку не будет, пока в семье нелады... «В нашей семье каждый делает что-то, но никто не знает, что же делают рядом». Каримов риторических вопросов тем августовским утром более не задавал. А все потому, наверное, что для себя бетонно решил: раз допустили арест такой важной фигуры, как он, значит, на этот счет «есть мнение». Его-де, посовещавшись, продали «свои». Отдали, вернее. Значит, надо дисциплинированно смириться. Он не привык идти поперек «генеральной линии».
ГЕНЕРАЛЬНОЙ ЛИНИЕЙ» позднего застоя были обильные пиршества с приезжими кураторами и вручение им разномастных памятных подарков в мятых газетных свертках. В свертках, поскольку никакие конверты не вмещают столь объемистые пачки сотенных купюр (вручить мзду мелкими банкнотами означает проявить неуважение к одариваемому — здесь свой кодекс чести!).
«Светлейший зять» Юрий Чурбанов отправился с инспекционным вояжем в небольшой городок Газли, пострадавший от землетрясения. Власти предержащие пользовались такими «удачными», с их точки зрения, моментами, как масштабные стихийные бедствия, для того, чтобы погреть руки «на интернациональной помощи пострадавшим». Деньги, предназначенные государством для оставшихся без крова, нередко шли на возведение все новых и новых помпезных особняков, в сметах застенчиво именуемых «профилакториями» или (если речь шла о миллионах) «комплексами охот-хозяйств в заповедной зоне». Сиятельный зам. Щелокова, сам воздвигший на даче у своей супруги Галины Леонидовны Брежневой «вспомогательный объект» за счет МВД СССР, неплохо, надо думать, знал эту келейно-хозяйственную кухню.
...Прямо к трапу авиалайнера подкатил поблескивающий кортеж. «Персоновозы» цвета хлопковой белизны. (Лимузины цвета воронова крыла здесь не котируются — солнце!) отправились, по приказу Чурбанова, прямиком в Газли.
Первым делом высокие гости ознакомились с ассортиментом местных магазинов. Обнаружив в одном из них полное отсутствие сигарет, Чурбанов, недобро улыбаясь, с едкими интонациями поинтересовался у хозяина области Каримова — ведает ли, мол, тот о нуждах народных? После чего в присутствии всей пышной свиты сердито отчитал побледневшего секретаря как проштрафившегося мальчишку.
В другом магазине разыгралась сцена еще более шумная. Красавец-генерал, гренадерский рост, парадный мундир с дубовыми листьями в петлицах и мужественный профиль которого гипнотизировали дам независимо от их возраста, социального статуса и национальности, сочувственно хмуря темные бархатные брови, очень демократично приблизился к стайке случайных покупательниц, испуганно сбившихся у кассы и с провинциальным любопытством рассматривавших чинную группу.
Хорошо поставленным голосом бывшего комсомольского функционера Юрий Михайлович заботливо осведомился у застенчивых женщин относительно снабжения. Ну, тут их просто-таки прорвало. Робея поначалу и искоса посматривая на вытянувшихся в струнку вождей местного масштаба, они рассказывали участливо кивающему красавцу в погонах о своих житейских проблемах: долгих, как караванный путь, перебоях с мясом, о том, о сем и дали основательный повод Чурбанову надменно прочитать «бухарскому хану» гневное нравоучение.
Надо сказать, что контрастная резкость тона и изысканная крутизна начальственных выражений произвели на присутствовавших при этой сцене соратников Каримова то самое впечатление, которое принято обозначать как неизгладимое.
Сглаживаются такие неприятные эксцессы, как известно, проявлением радушия и гостеприимства, кульминацией коих здесь считается позднее и по-восточному роскошное застолье, с обильными возлияниями и помпезным чествованием «виновника торжества».
Учитывая высокий ранг нынешних гостей, Каримов велел организовать на «Красной даче» (которая формально числилась за облисполкомом) прием по высшему разряду. Этот разряд подразумевает самую обширную палитру приятностей. Хотя, если на то пошло, Абдувахид Каримович, не без осознания своей высшей партийной чести, рассказывал, что он-де постоянно и категорически возражал против стандартного включения в обойму предоставляемых визитерам удовольствий казенных женских ласк за государственный счет.
Неизвестно, уж как там было в тот вечер на «Красной», но кое-что следствие установило вполне определенно. Воспользовавшись деликатным моментом, когда отяжелевший зять Брежнева неровной походкой вышел из шикарного зала и отправился, что называется, освежиться, Каримов подстерег его на обратном пути. Сладко улыбаясь и часто-часто говоря что-то о местных обычаях, он вкрадчивым и осторожным жестом переправил заранее подготовленный сверток с деньгами в карман форменного кителя «самого дорогого из гостей».
Московский гость, лукаво улыбаясь и сыто щурясь, «прервал горячие словоизлияния «нового эмира» («Вы уж не обессудьте, в знак уважения, у нас так принято») дружеским похлопыванием по плечу:
— Ну ладно, секретарь, никому в Москве не расскажу.
Юрий Михайлович любил, говорят, пофамильярничать да покуражиться. Правда, когда этот эпизод рассматривался на «чурбановском процессе» (в первых числах ноября 1988 года), Чурбанов, не отрицая сам факт получения 10 тысяч на «Краской даче», заявил, что не отпускал в лицо первому секретарю обкома снисходительные реплики.
А сам Каримов, кстати, «вспомнил», что деньги решился преподнести любимцу тогдашнего генсека в основном с подачи своего шефа, Рашидова, который рекомендовал «принять гостя хорошо». Что этот оборот означал в рашидовском лексиконе, расшифровывать, полагаю, не надо.
...А тем временем, пока шел процесс над Чурбановым и К°, следственная группа Прокуратуры СССР под руководством Т. X. Гдляна продолжала свою работу по расчистке завалов застойных лет. В казну государства продолжали поступать изъятые у обвиняемых ценности, а к уголовной ответственности за взяточничество были привлечены бывшие: первый секретарь ЦК КП Узбекистана Усманходжаев И. Б., Председатель Президиума Верховного Совета УзССР Салимов А. У., три первых секретаря обкомов партии. В их числе делегат XIX партконференции, бывший кандидат в члены ЦК КПСС И. Джаббаров, сменивший в январе 1984 г. Абдувахида Каримова на посту первого секретаря Бухарского обкома партии. Никакое противодействие уже не в состоянии остановить процесс очищения, восстановление принципов социальной справедливости.
Евгений ДОДОЛЕВ.
КОГДА ВЕРСТАЛСЯ НОМЕР
Вчера в Москве в связи с «узбекским делом» арестован В. И. Смирнов, работавший вторым секретарем ЦК КП Молдавии. Как и И. Джаббаров, он был делегатом XIX Всесоюзной партийной конференции.
Газета «Труд», 12.01.1989 года
Statistics: 47
Как Сталин депортировал украинцев
По сути, депортация украинцев советскими властями ничем не отличалась от такой же депортации устроенные нацистской Германией. Разница лишь в том, что современные немцы с ужасом слушают про эти факты, посыпая головы пеплом за дела дедов, а некоторые современные поклонники СССР этим гордятся, пишут что «мало мы дали хохлам!» и при случае «обещают повторить».