Железная маска
Более восемнадцати лет провел в одиночной палате-камере человек, стрелявший в Брежнева.
22 ЯНВАРЯ 1969 года во время очередной встречи космонавтов младший лейтенант Советской Армии Виктор Ильин, переодетый в милицейскую форму, вышел из оцепления возле Боровицких ворот Кремля, выхватил два пистолета Макарова и стал стрелять в лобовое стекло «Чайки», следовавшей в колонне второй. Он успел сделать шестнадцать выстрелов, разрядить две обоймы, прежде чем один из мотоциклистов эскорта сбил его и на него навалились крепкие молодцы.
Пуленепробиваемое стекло оказалось пулепробиваемым. Был убит водитель «Чайки» (он скончался в больнице), легко ранены находившиеся в ней космонавты Береговой и Николаев. Отскочившая пуля ранила также того самого мотоциклиста, который направил на покушавшегося свой мотоцикл.
Это было трагическое недоразумение. Ни одна из шестнадцати пуль не предназначалась пострадавшим. Согласно установленному придворному ритуалу во второй по порядку машине должен был ехать Генсек. В него и целился Ильин. Однако Генсека в машине не оказалось. Предусмотрительная рука КГБ, почуяв неладное, вовремя крутанула баранку его «членовоза», и подобострастно шуршащие шины прытко промчали драгоценное Генсеково естество в пределы древнего Кремля через другие, Спасские, ворота.
Официально, разумеется, нигде не сообщалось, что истинной целью покушения был Брежнев. Однако весть, что это именно так, прошелестела по стране.
Впрочем, говорили об этом негромко и недолго. Говорить о таких вещах опять становилось опасно. Поговорили и забыли.
А недавно снова вспомнили. По телевидению показали сюжет об Ильине. В ленинградской газете «Балтийский луч», издаваемой в городе Ломоносове, а после в московском журнале «Смена» была напечатана статья Е. Захарова «Покушение» — с рассказом о том, как все происходило, что за человек Ильин. Статья почти целиком состоит из интервью, данных автору различными людьми, имеющими касательство к этой история. Если коротко, основная ее идея: Ильин — больной человек.
Собственно говоря, это для нас не новость. О психическом заболевании террориста в свое время было официальное сообщение. Но интересны аргументы, которые приводятся в «Смене» в доказательство болезни.
« — Конечно, ненормальный, — говорит прежний замполит Алексей Васильевич Мельник. — Это ж надо было додуматься в то время задавать такие вопросы на политзанятиях. Почему, например, мы оккупировали Чехословакию в шестьдесят восьмом. Ему объясняют, что мы воткнули, мол, штык в горло империализма в лице чехословацких экстремистов. А он на следующем занятии заводит разговор о том, что комсомол изжил себя как организация, или почему у нас в стране монополия одной партии...»
Как бы это так напрячься и разделить убежденность Алексея Васильевича, что ненормальность тут — налицо? Но нет, не получается. И про Чехословакию, и про партию, и про комсомол нынче все сказано. И все — в таком же духе, как Ильин (да не он один!) вон еще когда говорил.
Но, может быть, все ж таки сделать поправку на время? Не мог же в самом деле нормальный человек тогда задавать на политзанятиях такие вопросы? Согласимся: большинство «нормальных» граждан в ту пору подобных вопросов не задавало, помалкивало, однако вряд ли это свидетельствует об их большей, чем у Ильина, нормальности.
Интересно, что процитированную тираду бывший замполит заканчивает неожиданным выводом: «Нет, он точно с чьего-то голоса пел».
Кажется, одно из двух: либо ссылайся на ненормальность настырного вопрошателя, либо — что он подвержен чьему-то тлетворному влиянию. Но вспомним, так ведь и лепили во времена она, не очень заботясь о логике, параллельные обвинения: с одной стороны — шизик, а с другой — с чужого голоса поет.
Доверчивые слова приемной матери Ильина Александры Васильевны также используются как лыко в строку:
«— Он был странный мальчик, непростой... Однажды, когда приехал мой брат из Подольска, он тоже военный, они долго о чем-то горячо спорили. Я слышала только, что брат стучал кулаком по столу и кричал Виктору: «Дурак! Самого последнего солдата можно убедить, а тебя, гляди, нет!» О чем они говорили, не знаю, но брат был очень недоволен».
Нетрудно предположить, что за спор вышел у 22-летнего младшего лейтенанта, обуреваемого мыслями о Чехословакии, монопольной партии и бессмысленном комсомоле, со старшим по возрасту и должно быть, по чину родственником. Сценка характерная, знакомая многим из собственного опыта: родственное столкновение поколений, положений, мировоззрений. Но это опять-таки подается как странность Ильина: последнего солдата можно переубедить, а его нет. В чем же переубедить? И в чем убедить? Не в том ли опять, что оккупация Чехословакии — это штык в горло мировому империализму?
Но это пока рассуждают люди, далекие от психиатрии. Рядовые граждане. Известно ведь, как у нас судят о «психах»: что-то сказал не так, сделал не то — ну и «псих»! А вот логика лечащего врача Ильина — М. Васильева:
«Посудите сами: человек, не имея ничего за душой, вдруг четко сделал вывод, что именно он является лидером, который должен перевернуть общество, а его имя будет вписано в историю. Хотя, если взглянуть с позиции сего дня, создание некоммунистической партии (что намеревался сделать Ильин. — О. М.) не выглядит бредом сумасшедшего. Но 20 лет назад была иная ситуация».
Опять, как видим, то же рассуждение: сегодня не бред, а тогда был бред.
Что вообще должно быть за душой, чтобы отважиться основать новую партию? Корочка народного депутата и звезда Героя Соцтруда, как у Травкина? У студента, выгнанного когда-то из Казанского университета, как известно, не было ни корочки, ни звезды, а все ж решился. Это потом, годы спустя, мы узнаём, кто есть кто, а в первоначальный, отправной момент за душой у человека бывает не очень много. Чуть побольше, чем в момент рождения.
Читаем, однако, дальше рассуждения врача:
«...Даже когда он уже находился на лечении, был изолирован от общества, у него продолжалась та же тенденция к реформаторству, действию. Но энергия пошла по иному руслу. Ильин, например, «на досуге» изобрел средство для ращения волос... Когда обсуждался проект «брежневской» конституции, Ильин пытался послать в адрес Верховного Совета письмо со своими предложениями».
Видите, как ни изолируй человека от общества, а тенденция к реформаторству у него сохраняется. Ну не «псих»? Понятное дело, в спецпсихбольнице МВД (а в применении к таким, как Ильин,— КГБ) не очень-то расхлопочешься об образовании некоммунистической партии — приходится тратить свою психопатологическую энергию на эликсир для восстановления волос.
За годы работы в редакции мне привелось иметь дело с сотнями научных открывателей и изобретателей. В том числе изобретателей вечного двигателя. Опровергателей теории относительности (недавно вот на эту стезю вступил один из народных депутатов, книжку даже написал). Были, наверное, среди них и душевнобольные. Но никогда моей первой мыслью не было, что изобретательство — непременный признак болезни. И от психиатров я прежде не слышал ничего подобного.
ПРИ МНЕ главврач Ленинградской Психиатрической больницы Владимир Гергардович Агишев распечатывает письмо с зарубежным штемпелем. То ли из Франкфурта, то ли из Дюссельдорфа. Какое-то общество защиты прав человека требует немедленно освободить жертву психиатрических преследований Анатолия Ильина. Агишев усмехается: «Ну вот, мы же и преследователи». Откуда знать там, во Франкфурте и Дюссельдорфе, что тут и как.
От Боровицких ворот Ильин сразу попал в Лефортово (в Кремле еще чествовали космонавтов, награды вручал Подгорный). Несколько месяцев шло следствие. Потом — освидетельствование психиатров. В общем и целом дело протянулось больше года. В 1970-м после майских праздников Ильина привезли в Казань. По его словам, он не знал, куда его везут и зачем, какая судьба его ожидает. Только в Казани его поставили в известность, что ему назначено принудительное лечение. В местной спецпсихбольнице его поместили в небольшую — четыре метра на метр двадцать — одиночную палату наподобие изолятора. Обстановка — кровать, столик. Проход вдоль стены. Охранник за дверью. Телефон оперативной связи. Пульт сигнализации. Больничную палату это мало напоминало. Изоляция была строгой. Никаких контактов с другими обитателями больницы. Свидания с родными не допускались. Да и не было у него никаких родных, кроме приемной матери. Доступ персонала тоже ограничивался суровым пропускным; режимом.
Правда, через три года повесили на стенку репродуктор. Как-никак собеседник, хотя и не слышащий. Разрешили читать газеты.
Лишь-в августе 1988 года, после неоднократных просьб матери, его перевели сюда, в Ленинград, в обычную психбольницу. В многолюдное отделение, в палату на шесть человек. Но после вечности, проведенной в одиночке, привыкать к многолюдью ему было тяжело.
Одним словом, БОЛЕЕ ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ ИЛЬИН ПРОБЫЛ В ОДИНОЧНОЙ ПАЛАТЕ-КАМЕРЕ. Этакая современная «железная маска», советский вариант.
Да, конечно, он убил человека. Если б не психиатрический диагноз, ему грозила бы «вышка». Но дает ли это основание для девятнадцатилетнего содержания в изоляторе? Какой лечебной методикой это предусмотрено? Или каким уголовным кодексом?
Говорят, изоляция благотворно сказалась на состоянии Ильина. Допустим. Но согласно даже официальной версии ремиссия — улучшение состояния больного — наступила в 1973 году. Зачем же, спрашивается, было еще пятнадцать лет держать его в изоляторе?
Объяснение простое: решение об этом принимали не врачи, а высшие чины КГБ. То есть пребывание а больнице лишь отчасти рассматривалось как лечебная необходимость, а в большей степени — как кара за содеянное (думаю, в глубине души те, кто распоряжался судьбой Ильина, не очень-то и верили в психболезнь).
И сколько бы еще его держали в одиночке, если бы не отчаянные усилия его матери? До самой смерти, что ли?
По воле тех же высших чинов, Ильин до последнего времени не имел никакого социального статуса. Он не был уволен из армии, оставался офицером, но, естественно, не получал офицерского жалованья (сейчас он, по-видимому, может взыскать его с Язова за все минувшие годы). Он не был представлен на ВТЭК для оформления инвалидности, не получал пенсии. Вообще не получал ни копейки. Даже паспорта у него не было... Человек как бы был, но его как бы не было. Воистину «железная маска».
Интересно, советовался ли Андропов с тем, кто «морально пострадал» от Ильина (ведь это ж надо такое придумать — палить из пистолетов в верного ленинца, в самые что ни на есть «ум, честь и совесть нашей эпохи»)? Или же только сообщал Генсеку время от времени в общих чертах о его обидчике, стратегию же «лечения», то бишь режим, определял единолично?
В ленинградской больнице к Ильину отнеслись участливо. При всей нищете и запустении, на какие обречены у нас «кукушкины гнезда», при повальном бегстве персонала (кто же станет работать с «психами» за 80—100 рэ?) Агишев находит в себе силы оставаться человеком, видеть человека и в больном (сейчас вот столетнюю церковь Святого Пантелеймона восстанавливает, службы уже начались). Да Ильин и не тот случай, чтобы отнестись к нему вполвнимания, абы как.
Стараниями врачей удалось вернуть Ильину то, чем располагает любой нормальный Гомо Советикус — паспорт, прописку. Оформили инвалидность, вторую группу, стал получать пенсию. Главное же, ценой неимоверных усилий Агишев добился проведения прямо в больнице выездной сессии военной коллегии Верховного суда, снятия с Ильина принудительного лечения (кажется, это был первый такой случай в нашем государстве).
Случилось это в феврале нынешнего года. С тех пор у Ильина вольный режим. Приезжает а больницу лишь ночевать. Остальное время пропадает невесть где. В пригородах, в полях, в лесах... Пушкин, Павловск, Петергоф... Точно зверь, которого долго держали в неволе, интуитивно стремится наверстать упущенное. Вдохнуть полной грудью воздуха.
А в тот как раз день, когда я приезжал в больницу — 26 сентября, — он отправился в исполком за ордером на квартиру (общий результат настырности врачей, горздрава, благорасположения исполкома).
ЛЕНИНГРАДСКИЕ врачи не сомневаются, что Ильин болен, сейчас находится в состоянии ремиссии. Так считает и он сам.
У меня нет причин спорить с врачами, я ведь не специалист.
Я испытываю лишь кое-какие подозрения и сомнения, проистекающие в основном из логических рассуждений. Нисколько не сомневаюсь: окажись тогда, в 1969-м, на месте Ильина совершенно здоровый человек, он тоже был бы признан душевнобольным. Вынести ему нормальный полновесный приговор — означало бы признать, что в государстве есть какие-то недовольные, чуть ли не вооруженная оппозиция. «Да это ж как же может быть? В стране, где так вольно дышит человек, где все трудящиеся каждосекундно рыдают от избытка счастья перед портретами любимых пролетарских вождей (60 копеек комплект), один вдруг — на тебе! — стреляет в самого главного вождя?! Да это ж что о нас там могут подумать?! Что кому-то у нас чего-то недостает — то ли свободы, то ли счастья? Нет, как хотите, но стрелять в пятизвездного Генсека (или сколько у него тогда было желтеньких, в 69-м?) может только того... шизанутый. Научно говоря — сдвинутый по фазе».
Инструмент для превращения вполне нормального человека в не вполне нормального в ту пору был великолепный — диагноз «вялотекущая шизофрения». Скежневский и К° лепили этот диагноз направо и налево. Особливо на диссидентов. Шизофрения есть шизофрения. Сами понимаете, хоть и вяло, но течет. Сегодня вы вполне благонамеренный советский гражданин, поддерживающий все мудрые исторические решения партии, а завтра малюете пульверизатором какой-нибудь лозунг на детской простынке и разворачиваете на Красной площади. Все ясно: там была спокойная фаза, а тут — обострение.
Кстати, именно этот диагноз, именно этой компанией и был поставлен Ильину (беру на себя смелость разгласить эту врачебную тайну лишь потому, что нынче этот диагноз фактически отменен — ленинградские психиатры не признают его, хотя, повторяю, и находят своего пациента больным).
В беседе с ленинградскими врачами я услышал немало аргументов того же рода, что опубликованы в журнале «Смена». Странными им кажутся увлечения Ильина. Он, например, взялся соединить в одной игре шесть игр — шахматы, шашки, го, рэндзю... Забыл, какие еще две. Создать кооператив, наладить изготовление этого интеллектуального ассорти, наподобие того, как сделал венгр Рубик со своим кубиком. «Ну и что?» — спрашиваю. «Как что? Он что — шахматист? Шашист? Мастер? Разрядник?» Ну, знаете, вчера человек не знал, что такое рифма, а сегодня берется писать стихи и уверен, что пишет лучше, чем Пушкин. Это в природе человека — увлекаться, терять ощущение реальности. Даже если у Ильина именно это (а вдруг он в самом деле что-то путное изобретет!) — это еще не доказательство болезни.
Или другое. Спрашиваю, почему отсчет болезни Ильина ведется с 1966 года, а не с 1969-го, с момента покушения. «Тогда, по воспоминаниям знавших его, у него появился интерес к философии, ко всяким идеям...» Ну вот, философия, идеи — признак шизофрении. Снова подозрение: неловко было напрямую привязывать начало болезни к моменту выстрелов у Боровицких ворот, вот и отнесли ее на три года назад, прицепили к философии. Создали видимость очень тщательного изучения.
Услышал я, правда, о некоем отклонении в поведении Ильина — оно было всего один раз, — которое вроде бы действительно свидетельствует о некоей ненормальности. Я не стану о нем распространяться ради сохранения той самой врачебной тайны: человеку жить. Ограничусь упоминанием, что такое отклонение было. Но тут вот ведь какое дело: человек чуть не два десятка лет отсидел а спецпсихушке, в одиночке — может ли это пройти бесследно для его психики? Сомневаюсь. Как и чем его там лечили? В Ленинграде имеются на этот счет лишь некоторые сведения. Историю болезни здешние врачи не видели.
Правда, сам Ильин говорит, что с лечением ему повезло: электрошоком, как других, его не лечили. В остальном же — мало что известно.
АГИШЕВ просил меня не разговаривать с Ильиным о ТОМ. Но вот отрывок из его интервью, напечатанного на днях городской газетой «Вечерний Ленинград» (Ильин приехал в Ленсовет по делам; там его собеседником оказался депутат В. Шумский, журналист по профессии, он, естественно, не упустил случая):
«В. Ш. Через призму двух десятилетий, когда уже вся страна знает, кем был на самом деле Брежнев и какое зло он причинил нашему государству, сами-то вы не стали счйтать себя героем?
В. И. Конечно, нет.
В. Ш. А чувства раскаяния в содеянном у вас не возникло?
В. И. Это—вопрос, требующий откровенности. В чем-то раскаиваюсь, о многом сожалею, но все не так однозначно, как может показаться на первый взгляд. Одно дело— за свои деяния понес наказание только ты. И другое дело, когда твой поступок повлек за собой наказание людей, непричастных к этому. Тяжкое преступление, которое я совершил, повлекло за собой и тяжкие последствия.
В. Ш. Вы считаете, что совершили преступление?
В. И. Любое нарушение закона — преступление. А мои выстрелы повлекли за собой, как я уже говорил, тяжкие последствия — погиб человек. Его дети остались сиротами. Как вы думаете, легко ли мне будет посмотреть им в глаза? Как это ни объясняй, человек убит. И убит при исполнении своих служебных обязанностей. Или мои бывшие друзья, с которыми я вместе служил: Саша Степанов и Толя Васильев, которые тоже пострадали совершенно невинно (два младших лейтенанта, получившие по пять лет колонии по подлой статье о недоносительстве. — О. М.). Кто знает, где они и как сложилась их судьба? А как наша мясорубка работала и работает, не мне вам рассказывать.
В. Ш. Год 90-й отличается от года 69-го. В связи с этим вопрос: собираетесь ли вы участвовать в политической жизни страны и города?
В. И. Нет, пока это практически невозможно. Увы, но я стал обывателем и мещанином. Год-два придется по-новому врастать в жизнь. Но это не значит, что я отказался от своих прошлых политических взглядов. Хотя именно сейчас я практически перестал читать газеты, слушать радио и смотреть телевизор. Все время тянет на природу. Думаю, что общественно-политические организации пока проживут без меня».
Такие вот ответы. Вольно же вам, читатель, самому судить, сколько в этих ответах болезни и сколько — здравомыслия.
Индивидуальный политический террор был у нас всегда осуждаем. Но осуждаем с симпатией. Дескать, Ульянов, Каракозов, Перовская, Засулич, Фигнер, Желябов, Михайлов — они были неплохие ребята, но кое-чего не понимали. Не достигли высот марксистского мышления. Не знали, что надо идти «другим путем» (нынче нам хорошо известно, что этот «другой путь» обернулся не единицами, а миллионами черепов с дырочкой в затылке). Этакое снисходительное похлопывание: неплохие ребята — ненавидели царских сатрапов, — но вот, вишь, не дано было.»
В действительности, конечно, террор, всякий террор, если и подлежит осуждению, то не потому, что он недостаточно эффективен, а совсем по другой причине — потому что он по природе своей безнравствен и бесчеловечен. Короче, осуждение это должно восходить к христианской заповеди «не убий!».
Жизнь, однако, такова, что не удается выдерживать христианские заповеди. У многих ли из числа порядочных людей шевельнется язык осудить покушавшихся на Гитлера? Или нынче — не Саддама Хусейна? И не витает ли слово «трусы!» над всеми понимавшими, кто такой Сталин, кто такой Берия, находившимися с ними рядом, при оружии и не пустившими его в ход?
Брежнев, конечно, был фигурой скорее комической, из другого ряда, нежели его предтечи, мостившие человеческими костьми тот «другой путь». Но не комичен был режим, который он олицетворял.
Я не стану ставить Ильина в один ряд с прославленными, хотя кое-чего и не понимавшими революционерами. Но не потому, что считаю ситуацию 1969 года слишком уж сильно отличающейся от ситуации 1881-го или 1887-го. Причина другая. Прежде всего, повторяю, для меня не ясно, был ли поступок Ильина вполне осмысленным либо же он, как уверяют психиатры, действовал под влиянием болезненного приступа. Всем нам хорошо известно: в совсем недалеком прошлом при помощи инструмента психиатрии принизить пытались не только отдельных людей, тем или иным образом протестовавших против подлых порядков, — принизить пытались все наше общество, представляя его совершенно неспособным к протесту (как же: все довольны, одни шизики воду мутят).
- Ложится ли случай Ильина в русло этой мерзкой тенденции? Это вопрос конкретного медицинского разбирательства. Может быть, через какое-то время станет возможной независимая психиатрическая экспертиза, которая изучит все, относящееся к его «болезни» (возьмем пока это слово в кавычки), с того самого начального 1966 года по нынешний день и даст ответ на этот вопрос.
О. МОРОЗ
«Литературная газета», 17.10.1990
Statistics: 25
Если бы Ленин, Мао и дедушка Хо воскресли...
Мавзолеи с точки зрения западного человека/